заглянуть в ее маленькую душу, поинтересовались бы, о чем молят ее большие грустные глаза, прислушались бы хоть раз к сиротским слезам в длинные зимние ночи!
Наташа росла, как былинка в поле: до нее никому не было дела. Утром она тихо вставала, сама мылась, одевалась в какое-то старье. Девочку ничему не учили, никто с ней не разговаривал; она знала твердо одно, что ей никогда ничего не позволяют. Если ее посылали в лавку или в булочную, то она шла, оглядываясь по сторонам, и спешила как можно скорее домой, — она была очень пуглива, страшилась уличного шума и даже боялась людей.
Если Наташа заболевала, то ее укладывали в кухне на сундук. Она лежала целыми днями одна, без жалоб, без просьб.
Был, правда, один человек, который как будто и жалел сиротку: дядя Петя изредка украдкой гладил Наташу по голове и просил для нее чего-нибудь у Марьи Ивановны. Но маленькая стриженая головка рано привыкла за всем наблюдать, все обсуждать по-своему. Наташа давно решила в своем умишке, что дядя Петя боится тети Маши и делает все так, как она хочет, а что тетя Маша делает все так, как хочет Липа. «За что обе они терпеть не могут родню дяди Пети? За что?» — спрашивала себя девочка и не находила ответа.
Жизнь в маленькой квартире шла изо дня в день однообразно, пусто и бессодержательно. Такая жизнь там, где есть молодые девушки, уже отходит в область преданий. Теперь молодые девушки стремятся быть полезными, учиться чему-нибудь, трудиться для своих и чужих по мере сил, сделать жизнь по возможности приятнее и счастливее. Липа же представляла собою жалкое исключение: целыми днями она или сидела у окна и что-нибудь жевала, или смотрелась в зеркало, или лежала с книгой на диване… Она полнела, скучала и придиралась к Наташе. А между тем, девушка училась в школе и могла бы жить счастливо, с пользою, и других сделать счастливыми, хотя бы ту же маленькую Наташу…
Лишь изредка молодая девушка принималась делать какие-нибудь никому ненужные бумажные розетки или садилась за рояль.
Наташа выглядывала из-за дивана и за всем наблюдала, даже многое умела угадать. «Сейчас Липочка будет приер дивиер (Молитву Девы) играть», — соображала девочка, если двоюродная сестра особенно грациозно поднимала над фортепиано руки. Липа всегда играла одну и ту же пьесу, твердо знакомую Наташе с мудреным названием «приер дивиер», как говорила девушка. Иногда Липа откидывала голову назад и поднимала глаза к потолку.
— Сейчас петь будет: «Люди добрые внемлите печали сердца моего», — догадывалась Наташа, и не ошибалась.
Так и тянулась эта пустая жизнь.
Петр Васильевич ходил на службу куда-то в канцелярию и работал с утра до ночи. Марья Ивановна хозяйничала дома: ходила на рынок, стряпала, стирала, гладила, шила и не могла наглядеться на свою любимицу Липочку.
Однообразие жизни Петровых нарушалось изредка, когда они уходили в гости или когда к ним собирались знакомые в торжественные дни. В ожидании гостей в маленькой квартире происходил разгром: все убирали, мыли, стряпали, переносили мебель из комнаты в комнату. Вечером приходили гости. Наташа, одетая почище, в платье, которое ей было по росту, должна была обносить гостей булками. Это были торжественные, неизгладимые из памяти минуты! Как боялась девочка сделать что-нибудь не так. Вытянув худенькую шею, приподняв голову, раскрасневшись, как зарево, она трепетавшими руками держала перед собой сухарницу с нарезанными булками и степенно шла за теткой, обносившей гостей чаем.
— Славная у вас девочка! — говорил кто-нибудь из гостей, погладив Наташу по голове.
— Это у нас сиротка, племянница мужа живет. Нельзя бросить — вот и ростам, воспитываем, жалеем, — нежным голосом отвечала тетя Маша.
— Вас Господь наградит за то, что сироту не покидаете, — говорили гости и снова гладили Наташу по голове, иногда даже целовали в щечку.
Других ласк девочка не видала в жизни и после этих вечеров долго находились как бы в тумане под влиянием радостного воспоминания.
Сидя за диваном или засыпая вечером, Наташа слагала в своей головке нескончаемые мечты и желания. «Когда я вырасту большая, — фантазировала она, — я найму себе точно такую же квартиру, как у тети Маши, и куплю себе точно такую же мебель, посуду и фортепиано и все… Стану играть „приер дивиер“ и петь „Люди добрые, внемлите печали сердца моего“… Затем позову к себе много-много гостей».
Девочке очень не хотелось бы приглашать тетеньку и Липочку, но на такой своевольный поступок она не решалась.
«Приглашу к себе в гости дядю Петю, тетю Машу и Липочку, куплю поджаристого ситного, ливерной колбасы и варенья — черной смородины… много-много… Липочка любит», — мечтала Наташа.
Она хотела в будущем подавить своей щедростью родственников, вероятно оттого, что ее всегда обделяли сладкими кусочками.
Впрочем, детские мечты не уходят дальше обыденной жизни, в которой растет маленький человек. За последнее время Наташа мечтала более всего о том, что, когда она вырастет большая, первым делом возьмет к себе жить «почтенного дядюшку», даст ему много есть и позволит спать в зале на диване, а не в кухне. «Куплю ему такое же пальто и шляпу, как у дяди Пети», — твердо решала Наташа.
НОВЫЙ ЖИЛЕЦ
Совершенно неожиданно для себя и для других «почтенный дядюшка» был водворен на жительство в кухне Петровых. Случилось это вот по какому поводу. Раз ночью Наташа, спавшая очень чутко, услышала какой-то странный шорох в прихожей: кто-то осторожно шевелил ручкой и будто что-то строгал. Девочка испугалась, приподнялась на диване и стала прислушиваться… Да, положительно кто-то дергал дверную ручку…
— Тетенька! Тетя Маша! Дядя Петя! — замирающим от страха голосом окликнула Наташа, спустив босые ноги с дивана.
Ответа не последовало. Девочка ощупью пробралась в комнату тетки и, дрожа, как в лихорадке, проговорила:
— Тетя Маша, проснитесь!
— Что случилось? Чего тебе не спится? — послышался недовольный сонный голос.
— Тетенька, там в прихожей… Там кто-то стучит…!
— Кто еще стучит? Чудится тебе!
— Нет, правда… Вот послушайте сами…
Обе замолчали. В прихожей явственно слышались какое-то глухое царапанье и осторожный стук.
Хозяйка быстро вскочила с кровати, надела туфли, накинула капот и на цыпочках пошла к мужу.
— Не шуми, — сказала она Наташе.
В комнате Петра Васильевича чиркнула спичка и засветился огонь. Наташа как тень скользнула в залу и видела, что дядя, в халате и со свечой в руках, прошел в прихожую.
— Кто там? — громко спросил он у двери. Никто не ответил.
— Кто же там? — повторил он еще громче. Опять молчание.
Петр Васильевич быстро отворил дверь в длинные узкие сени и, держа перед собой свечу, прошел до выходной на улицу двери.
Тетка и Наташа стояли в прихожей.
Петр Васильевич обернулся назад. И тут произошло нечто ужасное. Дядя Петя внезапно остановился, побледнел как полотно, рука его со свечей сильно дрогнула. Широко раскрытыми глазами он уставился на что-то страшное, скрывавшееся за дверью, не видное стоявшим в прихожей женщинам.
В то же мгновение мимо Петра Васильевича шмыгнул рослый оборванец детина, вырвал у него подсвечник, толкнул дядю Петю в грудь и скрылся.
Марья Ивановна и Наташа вскрикнули. Из спальни прибежала Липа. Петр Васильевич опомнился. Началась невообразимая суматоха: стучали к соседям, бегали за дворником, судили и рядили, а оборванца,
