«Не очень приятное место, учитывая мое положение, — подумала я, через высокие металлические ворота входя в заросший деревьями глухой и сумрачный двор. — Если кому-нибудь вздумается испытать на прочность мою бедную голову, боюсь, это получится без всяких затей: легко и просто».
Пройдя в глубь двора, я торопливо набрала код, открыла дверь и по старой широкой лестнице поднялась на второй этаж. Этот трехэтажный дом когда-то был средоточием коммуналок. Теперь же народ рассортировался по отдельным квартирам, и в этом подъезде осталось всего три семьи. На первом этаже живут честные люди, на третьем — банкир, а между честными людьми и банкиром — мой дядюшка профессор Волошинов.
Безгранично радуясь тому, что на третьем этаже поселился банкир, чья драгоценная личность находится под неусыпным оком секьюрити, я наконец-то почувствовала себя в полной безопасности, ибо знала, что любой посторонний мгновенно вызовет у многочисленной охраны банкира самый живейший интерес.
Правда, мой дядюшка в связи с проживанием над ним банкира испытывает большие опасения и, уверяю вас, не беспочвенные, поскольку совсем недавно интеллигентная семья Волошиновых едва пережила стресс.
Три месяца назад ночью неизвестными со стороны улицы Гданьской по окнам банкира были произведены то ли автоматные, то ли гранатометные выстрелы. Мой дядюшка — профессор от страха самым неинтеллигентным образом наделал полные штаны, и тут я его прекрасно понимаю. Если в его окнах не осталось ни одного стекла, можно предположить, что делалось в квартире банкира. К тому же всегда есть опасность, что в следующий раз террористы просто перепутают этажи.
«Каждый должен жить по средствам», — говорит по такому поводу моя Нелли. Здесь я целиком и полностью с ней согласнa.
Коль настало время, когда в просторных четырехкомнатных квартирах живут банкиры, не лучше ли семье простого профессора, заведующего кафедрой какой-то ничтожной начертательной геометрии, вести себя скромней и разменяться на что-нибудь более соответствующее его положению и доходам.
Тем более что он буквально нищенствует, стараясь соответствовать своим апартаментам на Гданьской, квартире на площади Мужества, даче в Лисьем носу, старому автомобилю «Жигули» и трем телефонам. Хотя и здесь его можно понять. Теперь всякий старается хоть как-нибудь процветать.
С такими мыслями я нажала на кнопку звонка и замерла в ожидании в полной уверенности, что в шесть-то часов утра кто-нибудь из семейства Волошиновых обязательно окажется дома. Ожидания не обманули. Дверь открыла Нина Аркадьевна. Ей, видимо, хотелось изобразить радость, но по лицу было видно, что она неприятно удивлена.
— Ты? — вместо приветствия спросила она.
— Решила остановиться у вас, — поправ хорошие манеры, вместо «здрасте» честно призналась я.
Чувства, которые мы испытывали друг к другу в последнее время, все больше напоминали ненависть, хотя внешне отношения пока не выходили за рамки родственных. Поэтому жена дяди вынуждена была проявить радушие.
— Есть хочешь? — спросила она.
— Лучше искупаюсь, — ответила я, прямиком направляясь в ванную с целью срочно сделать педикюр.
Если меня подстерегает столько опасностей, не yмирать же с грязными ногами.
Когда час спустя я, распаренная и довольная, с младенчески нежными пятками и тщательно выбритыми ногами вышла в прихожую, собираясь ближайшие сорок минут провести перед высоким старинным зеркалом, выяснилось, что меня ожидает неприятный сюрприз. Нина Аркадьевна в ходе длительной и весьма эмоциональной беседы с моей обожаемой Алисой оказалась в курсе всех моих проблем, что абсолютно не входило в мои планы.
— Ну, что скажешь? — жестом приглашая меня на кухню, осуждающе спросила она.
— А что тут скажешь? — следуя ее приглашению, без всякого энтузиазма ответила я. — Кто-то покушается…
— Так случается всегда, когда совершаются не праведные дела, — изрекла Нина Аркадьевна, явно намекая на последнее волеизъявление моей покойной бабушки, представляющееся ей несправедливым лишь на основании того, что оно оказалось в мою пользу.
Благодаря постоянному влиянию Нины Аркадьевны семья Волошиновых и раньше не слишком жаловала меня, а после смерти бабушки, когда благодаря ее завещанию наследницей виллы в Сестрорецке и квартиры на Васильевском стала я, хроническая неприязнь родственников перешла в острую форму.
— Если честно, я не слишком верю во все твои фантазии, — насыпая в чайничек заварку, сказала Нина Аркадьевна. — Это все твой эгоцентризм. Жила бы как все, не меняла бы мужей, как перчатки, до сих пор была бы счастлива, как я.
Я ужаснулась, но и вида не подала, а, подмяв под себя ноги, устроилась на грязном (как и все в квартире тетушки) стуле перед широким блюдом и принялась таскать одно за другим песочное печенье.
— Пока была жива Анна Адамовна…
(Это моя бабушка, а следовательно, свекровь Нины Аркадьевны.)
— …ты процветала, как сыр в масле каталась. Все сходило тебе с рук. Конечно, остаться в двадцать лет круглой сиротой неприятно…
(Неприятно?)
— …но надо же иметь мозги. Это же еще не повод, чтобы мотаться по всему миру, влипать в разные истории и не рожать детей.
(Ее послушать, так для того, чтобы рожать детей, повода не надо вообще.)
— Тебе сорок лет, а на кого ты похожа?! Ты только посмотри на себя в зеркало, и сразу станет все на место. (Каждый день смотрю, а не становится.) — По телефону твой голос легко можно принять за детский. Не ходишь, а порхаешь, как мотыль. Что за юбка? Светишь голыми, извини меня, ляжками. Кому ты подражаешь? Алиске своей дурной? Вышла бы замуж по-настоящему, нарожала бы детей и занялась бы хозяйством… Мигом отпадет охота девочкой прикидываться.
Тут уж мое терпение лопнуло. Даже печенье в горле застряло.
— У Алисы, между прочим, есть и племянники, и муж. — напомнила я, — а лет ей это не добавило.
— Лет-то добавило, ума нет, — выразительно округлив глаза, отрезала Нина Аркадьевна. — А ведь тебе есть с кого брать пример. Вот я в ваши годы… (Не приведи господи!)
— …солидная достойная женщина, порядочная и хозяйственная…
(Со всеми признаками семейной жизни.)
— …уважаемая всеми и мужем. Если ты не возьмешься за ум — умрешь, как твоя бабушка…
(Только об этом и мечтаю: посредине праздника с пирожным во рту, окруженная поклонниками, подарками и любовью.)
— …без мужа и семьи. Знала бы покойница, как сложилась твоя никчемная жизнь… (Умерла бы от гордости.)
— …Знала бы, как мучаешься ты без нее, не стала бы баловать тебя в свое время. Как же! «Сонечка деточка! Сонечка внучечка!» — Нина Аркадьевна отвратительно передразнила мою любимую бабушку. — А теперь некому носиться с тобой, и ты затосковала, заскучала и запечалилась, взялась придумывать всякие истории.
— Ничего я не придумывала, — оскорбилась я, вытягивая из блюда сразу три печенья.
— Не перебивай аппетит, — сердито хлопнула меня по руке Нина Аркадьевна и, углубившись в чрево холодильника, уже оттуда продолжила:
— Зря ты меня не слушаешь, я плохого не подскажу.
— Я тебя слушаю, — заверила я, проследив глазами за тем, как ее голова вынырнула из холодильника и полезла в духовку.
— А если слушаешь, тогда вникай.
Нина Аркадьевна выпрямилась, повернулась к столу, еще раз хлопнула меня по руке, тянущейся за очередной порцией печенья, и строго сказала:
— Сейчас же убери со стула ноги. Что за привычка задирать их выше головы? Когда уже ты станешь воспитанной?
