его так обозвали…
Самое обидное состояло в том, что Сиверцев толком ничего и не знал. И разболтать ничего особо не мог. Однако Тараненко по всей видимости боялся и тех крупиц, которые Сиверцеву были известны. Но всё чаще невольно вставал вопрос: что ж теперь Ване — сидеть на заимке до скончания веков? Рано или поздно ооновцы взвоют, потому что всем вахтовикам положена регулярная реабилитация, а с подобными вещами в Европе строго, это не Россия с Украиной и Белоруссией, который уже век не вылезающих из тотального разгильдяйства и наплевательства на всё и вся. Узнают наблюдатели — даже Тараненко вздрючат, невзирая на его связи и регалии.
— Х-холера, — мрачно изрёк Сиверцев и принялся загружать образцы в сейф-холодильник.
— Вань, — жалобно сказал Коля Бортко. — Я-то ни в чём не виноват… Это всё Николаич комбинирует…
— Знаю, — буркнул Сиверцев. — Но всё равно злюсь. Извини.
— Извиняю, — вздохнул Колюня с некоторым облегчением. — Как выход-то?
— Более-менее. — Сиверцев закончил с сейфом и образцами и захлопнул дверцу, после чего подсел ко второму свободному терминалу — надо было ещё слить ролик о червяке и тут же попробовать отправить его в институтскую базу, раз уж связь с утра есть. — За вторым сенсором в рощице какая-то дрянь животная обосновалась, то и дело вопит. Аж уши закладывает. И псина оттуда прибежала реально невменяемая — Филиппыч её пристрелил. Поглядели — а в голове у неё паразит какой-то неизвестный, червеобразный. У псины в черепе фистула, почти точно на темени, кровоотделения практически нет, только лимфа и, по-видимому, ликвор.
— Червеобразный? — Колюня брезгливо сморщился. — В голове? Тьфу, мерзость какая…
— Слыхал о таком? — поинтересовался Сиверцев, вынимая комп и налаживая передачу ролика.
— Нет, никогда.
— Я тоже.
— Сколько же здесь гадости всякой, мама дорогая! — Колюня покачал головой. — Никогда мы эту клоаку не разгребём. Так и будет нарывом поганым на теле матушки Земли.
Сиверцев состроил скептическую гримасу:
— А что, кто-то пытается разгребать? Качают бабло нашими, Колюня, руками и живут красиво подальше от сюда. Без грязи, без радиации, без тварей мерзких с червями в голове. Сколько лет уже всё это длится! И растёт ведь Зона, растёт непрерывно!
— Это да, — согласился Бортко. — Раньше от заимки до кордона за час-полтора добирались, а сейчас и за четыре не всегда…
Сиверцев слил ролик с переносного компа в память терминала, вяло потыкал иконку вызова базы, но связь если с утра и была, успела присохнуть. Индикатор трансфера еле-еле теплился жёлтеньким. Понятно было, что ролик сейчас не уйдёт. «Ну и фиг с ним, — подумал Сиверцев ожесточенно. — Когда уйдёт, тогда и уйдёт».
Он встал, дёрнулся было в сторону лаборантской, но, не сделав и шагу, замер. Теоретически неплохо было бы посидеть над вечерними данными, систематизировать их, не торопясь по полочкам разложить, сравнить со средневзвешенными, попробовать понять по какой причине есть разница, а там и за утренние приниматься. Но желание работать начисто отпало.
О причинах нетрудно было догадаться — Сиверцев морально приготовился к окончанию вахты, к возвращению в городок, к отпуску, чёрт возьми! К визитам в «Ать-два» и «Вотрубу», к пиву, наконец, которого не пил уже три месяца. Спиртяга спиртягой, но и более благородным напиткам должно найтись место в жизни простого цитолога-исследователя. Но в итоге ему выпал не отпуск, а четвёртая подряд вахта.
«Хрена вам, — подумал Сиверцев мрачно. — Не стану я работать! У меня этот… как его… выходной, вот! И гори оно всё!»
Он быстро направился к предбаннику и дальше, к вы ходу. Колюня Бортко провёл его понимающим сочувственным взглядом и вновь потянулся к слайдам. В отличие от Вани ему выходной не полагался. Выскочив на плац, Сиверцев подумал: «А куда, собственно, идти? Чем заняться? Как отдохнуть-то?».
И с некоторым замешательством понял, что на заимке, где не было выходных в принципе, отдохнуть и не получится. Охранники отдыхали просто: накатывали по полстакана разведёнки и заваливались спать до следующего дежурства. Научники иногда собирались в курилке по болтать, но быстро скатывались на обсуждение профессиональных проблем, что трудно было счесть отдыхом. Да и ежеминутное ожидание какой-нибудь обычной для Зоны пакости не позволяло почувствовать себя вольготно и по-настоящему расслабленно. А без расслабухи какой отдых? Видимость одна.
Ноги сами привели Ваню к воротам. Наружу он, понятно, не собирался, для этого нужно окончательно выжить из ума, а он был всего лишь сильно расстроен. Да и не оделся он как подобает при выходе за ограду, только куртку накинул, чтоб не продуло. Безрадостное мышастое небо льнуло к земле; казалось — вот-вот оно опустится, подомнёт, задушит, словно огромный ком пыльной ваты. Забьёт ноздри, запорошит глаза и даже безутешные крики увязнут и умрут в этой необъятной грязно-серой толще.
На сторожевую вышку над воротами вела узкая крутая лесенка. Под четырёхскатной кровлей от неба Зоны пряталась хорошо организованная огневая точка с двумя Т-образными наружными бойницами, двумя такими же, но обращёнными в сторону плаца, обязательными мешками с песком и видеосистемой кругового обзора с внушительным зумом. Ваня, человек сугубо гражданский, не очень понимал зачем нужен круговой обзор — ровно половина обозреваемого горизонта приходилась на плац, башенку заимки и ограду, то есть, на обороняемую территорию. Но у вояк, без сомнения, имелись свои резоны.
«И, потом, — рассудил Ваня, как ему показалось вполне справедливо, — какая-нибудь тварь может перемахнуть через ограждение, через бетон и проволоку, и прорваться на плац. Вот тут-то и пригодятся бойницы, направленные вовнутрь заимки».
Перед мониторами полулежал дежурный охранник. Сиверцева он, конечно же, давно заметил, но никак не прореагировал на его приближение. Вообще говоря тревожить дежурных было не положено, служба как никак, но на заимке если жить строго по уставу — рехнуться недолго. Кроме того, научникам всегда позволялось больше, чем воякам, поэтому за подобные нарушения режима обыкновенно не наказывали никого и никогда.
Дежурил долговязый тип откуда-то из белорусской глубинки по фамилии Деточка и по прозвищу Дед.
— Скучаем, наука? — осведомился он, не меняя позы, когда Сиверцев вторгся в его сертифицированные пенаты.
— Тоскуем, гвардия, — уныло сознался Сиверцев. — Меня на четвёртую вахту оставляют.
Дед выразил всё, что по этому поводу думает, коротким и живописным русским глаголом.
— Угу, — не смог не согласиться с ним Ваня.
Дед полез за пазуху и добыл маленькую фляжечку, каких полно в любом сувенирном магазине.
— На, глотни, — предложил он, свинчивая пробку.
— А чё это? — Сиверцев принял и опасливо понюхал горлышко — с вояк станется и неразведёнку пить.
— Не боись, не спиртяга, — успокоил Дед. — Рябиновая на коньяке.
— Ух ты! — Сиверцев глотнул. Даже рукавом занюхивать, что уже практически вошло в привычку, не пришлось. — Амброзия, практически!
Он приложился ещё разок и вернул лекарство хозяину.
— Я, сам понимаешь, не сейчас, — сказал Дед, пряча фляжечку назад, за пазуху.
— Спасибо, — поблагодарил Сиверцев и вздохнул. — Не могу сказать, что ты безвозвратно развеял мою тоску, но…
Что «но» Ваня так и не сформулировал и начатая им немного театральная фраза так и осталась неоконченной. Дед уточнять не стал, он всё понимал и без красивостей.
— Филиппич уже почивает? — поинтересовался Сиверцев.
— Вряд ли, он ночью отпочивал. Старики спят мало.
— Да какой он старик, — фыркнул Сиверцев. — Тридцать семь всего. Эдак ты и меня в старики запишешь.
