исповедовал и сам. А то, что за прошедшие сутки не сделано никаких попыток убрать его, еще ни о чем не говорило. Могут постучать при подъезде к Харбину: «Проверка документов!» Что такое, скажем, выстрел из дамского браунинга? — так себе, хлопок, даже в соседнем купе он не будет услышан. Еще лучше ликвидировать его в самом Харбине: выстрелить в упор, в вокзальной толчее или немного спустя — в одной из темных привокзальных улочек… Тут его мысли были прерваны: показалось, что кто–то осторожно пробует с той стороны дверную ручку. Ганскау, не вынимая пистолет из кармана, отвел предохранитель и бесшумным кошачьим движением снялся с дивана. Постоял, прислушиваясь, потом крутнул запор и рывком отбросил дверь. За ней никого не оказалось, но в конце коридора какая–то неясная фигура быстро выскочила на тормозную площадку.
Наконец–то! Ганскау отступил в купе, тщательно запер дверь, после чего минут пять сидел, закрыв глаза и стараясь ни о чем не думать. Эта ничтожная передышка перед дальнейшими действиями, о которых он пока не имел ни малейшего представления, несколько освежила его. Из потертого кожаного сака капитан достал гранату–лимонку, взвесил ее на ладони, криво усмехнулся и опустил в карман висевшего в изножье дивана пальто. Затем извлек фляжку со скверной рисовой водкой, морщась, сделал два больших глотка. Закусывая соленой горбушей, он стал перебирать различные способы избавиться от преследования. Уйти через окно при подходе поезда к станции? Но это был чересчур простой выход, и многоопытные агенты «Черного дракона» его, разумеется, учли. Что же еще можно придумать? Перестрелку и прочее Ганскау оставлял на крайний случай. Прибегнуть разве к помощи проводника? Конечно, он мог быть связанным с японской разведкой, и в этом случае Ганскау почти ничего не терял. С другой же стороны, весь истово монархический облик бородача наводил на некоторые мысли.
Ганскау посмотрел на часы — до прибытия в Харбин оставалось меньше часа. Он щелкнул пальцами и решительно встал. С прежними предосторожностями открыв дверь, внимательно посмотрел в оба конца пустого коридора (из какого–то купе под бренчанье гитары доносилось: «Ах, друзья, на этом свете мы живем короткий срок, и поэтому спешите набивать свой кошелек!..») и рявкнул:
– Проводник! Чаю!
Пока бородач шуршал крахмальными салфетками и тщательно расставлял на столике фарфоровый чайный прибор, Ганскау как бы невзначай закрыл дверь, посвистел только что услышанный легкомысленный мотивчик и вдруг спросил:
– Э–э, скажи–ка, кто же тебя специально предупредил, что я путейский инженер?
– Предупредили–с,— помедлив, сказал проводник.
– Да кто же?
– Об этом вам лучше бы знать,— бородач на миг оставил свое занятие и незаметно покосился.
– Разве? М–мм… а как сейчас в Харбине — большие строгости? Впрочем, я, кажется, немного пьян, кхе–кхе!— и Ганскау, якобы спохватившись, ненатурально засмеялся.
– Обыкновенные строгости,— сдержанно отозвался проводник.— Готово, извольте кушать.
Ганскау закрыл за ним дверь и нарочито громко клацнул запором. Немного постоял, прислушиваясь, потом выплеснул чай за окно и, улегшись на диван, стал ждать. Если он не ошибся, проводник — соглядатай, обязанный докладывать кому следует о подозрительных пассажирах.
Через четверть часа по коридору, приближаясь, забухали шаги, остановились перед дверью. Раздался властный стук.
– Что нужно? — громко спросил капитан.
– Проверка документов!
Бородатый монархист не обманул надежд. Ганскау открыл, готовый в случае чего стрелять сквозь карман. Перед ним стояли подхорунжий и четыре казака с короткими японскими карабинами. Явно вояки атамана Семенова.
– Прошу! — Ганскау посторонился, и в тот же миг в живот ему уперся ствол револьвера.
– Руки вверх!
Капитан повиновался. Подхорунжий, обдавая застарелым перегаром, проворно обхлопал его по бокам и вытащил пистолет. Ухмыльнулся, встопорщив щетинистые усы.
– А теперь документы.
– Извольте!
Семеновед изучал бумаги долго. Он то подносил их к глазам, то отодвигал подальше, щурился и шевелил губами.
– Ор–лов,— прочитал он наконец по слогам.— Ан-жи–нер.— Совершенно верно,— подтвердил капитан с едва заметной иронией.
– Эвон что у него тут еще имеется! — воскликнул один из казаков, извлекая из пальто лимонку.
– Тэк–тэк,— подхорунжий сел на диван и уперся кулаками в расставленные колени.— Анжинер, говоришь?
– Вижу, надо сознаваться,— засмеялся Ганскау и полез в потайной карман.— Вот мои настоящие документы.
– Ловкач! — удивился подхорунжий.— Ну–ка, читай сам, что у тебя там понаписано.
Выслушав, он с удовлетворением заметил:
– Значит, Хамскау? Еврей, что ли? Эт–то хорошо–о…
– Я — барон Ганскау! Русский!
– Да что ты говоришь! — издевательски отвечал семеновец.— Сознавайся — красный?
– Я социалист–революционер.
– Ага! Выходит, большевик,— уверенно заключил подхорунжий.
– Не порите чушь! — рассердился Ганскау.— Я — уполномоченный Временного правительства автономной Сибири, возглавляемого господином Дербером!
– Какой еще Ербер? Тоже, жид? Скажи на милость, кругом ваша масть!.. Однако, перекрасить его придется, а? — скаля зубы, обратился он к казакам.
Те угрюмо хохотнули.
– Так, начнем, пожалуй, помолясь,— подхорунжий с нескрываемым удовольствием пригладил усы.
– Я еду по важному делу,— заявил Ганскау.— Попрошу организовать мою охрану, а по прибытии в Харбин — проводить в комендатуру вокзала.
– Ишь прыткий какой! — осклабился подхорунжий.— Только в комендатуре тебя и не видели. Не бойся, я сам с тобой разберусь. Своей властью.
Он поднялся, прихватив сак, еще раз оглядел купе, пощупал пальто, проверяя добротность материала, и кивнул одному из казаков: «Захвати!» После чего повернулся к капитану и весело кивнул на выход:
– Ну, пошли, красный, сейчас ты у нас побелеешь.
Казаки заржали.
Когда они с топотом и шумом проходили по коридору, из крайнего купе быстро выглянул, как показалось Ганскау, тот самый деловой китаец, который участвовал в операции в конторе «Исидо». Увидев капитана, вышагивающего в сопровождении вооруженных казаков, он мгновенно захлопнул дверь.
– Стой! — скомандовал подхорунжий, едва Ганскау ступил на тормозную площадку, освещенную скудным светом грязного фонаря, вздрагивающую и гудящую от лязга буферов и грохота колес. В открытую тамбурную дверь рвался ледяной ветер.
И вдруг Ганскау понял: эти семеновские мясники, не различающие в первобытном своем невежестве иных оттенков антибольшевизма, кроме «престол–отечества», сейчас с превеликим удовольствием расстреляют его, барона Ганскау, как какого–нибудь мешочника. Это было до того чудовищно и нелепо, что железный функционер «Временного правительства автономной Сибири» попросту растерялся. Так хорошо задуманная комбинация, которая должна была избавить его от лап «Черного дракона», оборачивалась пошлейшим расстрелом в заплеванном тамбуре. Для изыскания спасительного выхода в распоряжении барона Ганскау оставались считанные секунды. На помощь со стороны рассчитывать не приходилось — во всем поезде о его существовании знали лишь доносчик–проводник да люди «Кокурюкая», которые, запершись в купе, наверняка ломали головы над только что увиденным. В памяти на миг всплыло недоумевающе встревоженное лицо китайца… Кажется, некий выход все же есть.
