«Тайну белого пятна». Он даже автора не запомнил, но о книжке не через один десяток лет, в девяностых, в чем-то автобиографическом упомянул. Как характеристику времени. Отцовские книги тогда были на виду…
Есть люди, которые тихо живут и тихо уходят. Ничего не накопив, не обретя каменных палат, особой славы, веса, престижа, не передав в наследство детям накопленных материальных ценностей, ничего, на первый взгляд, не создав особо важного, но тем не менее они оказывают большое воздействие на время и на жизнь. Отец всегда попадал в точку. Как-то таинственно. Написал единственную членораздельную песню в молодости, она стала народной, написал детскую стихотворную «Лесную мастерскую» в пятидесятые годы, она переиздавалась в течение тридцати лет, написал «Тайну белого пятна» — она стала визитной карточкой поколения. У таких людей есть какая-то мистика, несмотря на то, что им ничего не засчитывается. Тихие, они даже не осознают своего воздействия, они никогда не узнают об этом, но в силу каких-то случайностей их жизнь обретает огромное значение для их времени. И действует на историю и народ.
Воспитанники его клуба «Амальтея» не забывают его. А их было много. Они сейчас раскиданы по всей стране, и даже миру, но его помнят. Это было настоящее литобъединение Сибири. И до сих пор традиции есть, недавно фестиваль был — «Белое пятно» — в Новосибирске с приездом столичных знаменитостей. «Всероссийский фестиваль фантастики 'Белое пятно'. 19-22 ноября 2009», так он назывался полностью, и тех же амальтеевцев там было полно (да и в этой книге вместе с последним написанным отцом произведением соседствует повесть одного из его многочисленных учеников). Я не фантаст, наше участие с братом вылилось лишь в то, что мы за две недели до мероприятия подкрасили на кладбище оградку могилки (честно признаюсь, очень скромную, какую смог в 93-м году соорудить), которую через две недели, окруженную толпой приезжего писательского люда, показали по местному телевидению. Из писателей Новосибирска фестиваля не удостоился больше ни один…
И на Алтае его песню до сих пор помнят, пришлась она народу, не культуртрегерам и образованным личностям, а народу по душе. Недавно даже памятник Кольке Снегиреву на крутом обрыве у устья Чуй поставлен: из бетона вылитые колесо и руль машины («форда» или «АМО», не берусь судить). Многие ли литературные персонажи удостоились такой чести?
Повторяю, тут ничего личного, я тоже не без такого же греха, у меня даже был написан очерк об отце, еще при его жизни, за восемь лет до смерти, резкий, пижонский, выпендрежный очерк, какие часты у меня, очерк, который я ему показывал, прося одобрения, но он на публикацию его не отчаялся. И тот не увидел свет… Не смог отец уж так напрячься. А я-то хотел, конечно, чтобы, как в мольеровском «Мизантропе», была высказана любовь через откровенность и прямоту. Вот этот очерк.
Писать некрологи, подводить жизненные итоги надо при жизни людей. Хорошие слова нужно говорить о человеке, чтобы он слышал их сам. Мертвому они не нужны, да и никому они после смерти не нужны, даже живым. Михаилу Михееву уже семьдесят пять лет, и он приближается к такому возрасту, когда, рассуждая о его жизни и деятельности, можно делать определенные выводы и выносить оценки. Можно сопоставлять и обобщать. Он сам иногда уже о себе начинает говорить в третьем лице, и, безусловно, ему будут приятны слова о нем другого человека. А кто еще может о нем написать, как не я, его сын?
Михаил Михеев не стал знаменитым писателем. Он не участвует в съездах Союза писателей в Москве, его не приглашают на выступления в Горком парии, не присуждают государственных премий. Его книги не поставишь рядом с книгами Шолохова, Леонова или, скажем, Рекемчука. Он, как и начинал, так и оставался всю жизнь, писателем «легкого жанра», «развлекательной» литературы, функционируя в той области искусства, которую можно было бы на западный манер легко назвать советским масскультом, и всю жизнь его привлекали только сюжеты, острые ситуации, детективы, фантастика и приключения. Но именно в силу этого среди писателей Новосибирска он находится в ряду тех, кого читают едва ли не больше всего. В деревенских библиотеках области, в заводских библиотеках, библиотеках фабрик, среди книг, которыми комплектуют суда речного пароходства, его «Запах 'Шипра'», а особенно «Вирус В-13» и «Тайна белого пятна» потрепаны и зачитаны до дыр. Книги его я встречал далеко к востоку и северу от нашей области, будучи там в командировках, и все в таком же виде. Получается (если учитывать размер Сибири), что книги его любимы на очень большой части нашей страны. И на книжном черном рынке они есть, оцениваются в четыре номинальные цены. Это о чем-то говорит…
Он самый читаемый среди простой неискушенной публики. Популярным его здесь делает непритязательность и отсутствие «больших серьезных материй» — в пользу момента чистой увлекательности. И это-то и делает его некрупным, невыдающимся писателем. Для этого в его книгах не хватает особого глубокомыслия. Он наивен. Размаха ему не хватало всегда.
Да, скажем прямо, он не получил высшего образования. Сейчас как-то стыдно стало признаваться в отсутствии его. Раньше, несколько десятилетий назад, мы гордились своими пролетарскими писателями, писателями из народа, сейчас же, в эпоху высокого уровня мастерства во всех областях и всеобщего специального и высшего образования, разностороннего всекультурья ценится прежде всего рано определившаяся специализация, дипломированность, профессионализм. А если человек не закончил высшее или специальное учебное заведение, то всегда кажется, что он не умен, не дотянул… Да я и сам часто подозревал отца в последнем, когда спорил с ним и чувствовал, какое огромное количество открытий человеческого ума прошло мимо него, какие огромные пласты человеческой умственной деятельности остались для него неведомы. Ведь он не читал Сартра, Канта, Ницше, Фрейда, не знал понятий «либидо», «суперэго», «категорический императив». Да что говорить, однажды он даже получил письмо: «Вы дурак!…» Нет, не от читателя. Это когда у нас пропал пес, какой-то бобик, и он, как ненормальный, дал объявление в газету: потерялась собака, приметы, видевших просьба сообщить. За что и получил по почте письмо: «Вы дурак! Я таких, как вы, людей ненавижу! Над вами можно было бы только смеяться, но я на таких насмотрелся сполна…» — и далее на двух страницах, не поленился человек написать. Отец еще по наивности своей пошел по обратному адресу, ему было интересно с этим человеком поговорить. Но, конечно же, обратный адрес был ложным…
Или вот язык его произведений. У него есть песня, которую он написал еще в тридцатые годы, работая автомехаником на Бийском ремонтном автозаводе, мотив которой использовал в свое время в одном из своих фильмов один наш очень известный режиссер. «Есть по Чуйскому тракту дорога, / Много ездит по ней шоферов…». Неловко за такого писателя становится, который даже ударение не может верно выбрать, ведь следовало бы произносить «шофёров», так бы сказал образованный человек. Но ведь поют эту песню и сейчас на Алтае, считая ее безымянной и фольклорной, и именно «шоферов» поют. И мало того, и меж собой также говорят, со времени тридцатых годов ничего не изменилось, не научились шофёры говорить «шофёры», а так и говорят «шофера». Говорят, как привыкли, без претензии выглядеть образованнее и грамотнее, чем они есть. И отец — из их числа.
Даже самый любимый писатель его, и тот всего-навсего Александр Дюма. Об этом можно было бы сказать: «О! Дюма!…» Но можно: «И всего-то, Дюма…» А Толстого он, откровенно признается, не очень… Ну, в лучшем случае, еще Джек Лондон и Александр Грин. И это уже все. Предел. И мне часто приходилось за него краснеть, читая его романтическо-идеалистические статейки в газетах, коими он пытался на старости лет быстренько воспитать молодежь, наставить развращающийся, заблуждающийся мир, или выслушивая высказываемые им перед посторонними людьми наивные всёразрешающие умозаключения, которые делались отцом, как будто никогда не было, не рождались и не существовали в мире явления под названием плюрализм и контркультура, попискусство, рыночная экономика, материальный стимул, релятивизм, как будто не была открыта огромная роль сексуального подсознания в жизни человека и адская сложность его внутреннего мира, как будто не обошел весь мир монстр экзистенциализма.
У него даже герои его произведений так же не по-современному просты и одноплановы, особо не обременены самокопанием, без особых полутонов — все просто и ясно, и все четко подразделено: это хорошо, а это плохо, и всего-то одна установка в жизни: делать хорошо (а сообразуясь с его Дюма- идеалами: делать благородно и красиво). Не по-современному, где-то даже смешно…
И вообще все эти мудреные разговоры, волюнтаристические решения всех проблем: как сделать, чтобы люди были хорошими, продавцы в магазинах вежливыми, а дети послушными, рассуждения, не касающиеся сущности явлений, всех процессов и глубин — это такая наивнейшая чушь!
Но с другой стороны, вот мы, современные, ненаивные, образованные, всезнающие, всепонимающие, не ударяющие в грязь лицом, освоившие и материальную заинтересованность, и структурный метод, и
