– Что?
– Что вы самоуверенный.
– А вы мне нравитесь.
– Целоваться не будете?
Воронов прислонил ладонь к щеке и покачал головой.
– Тогда пойдемте вон за ту скалу. Там бухточка есть маленькая. В ней по вечерам дельфины рыбу ловят.
Вход в бухточку преграждал высокий и острый выступ скалы; черный и гладкий, лоснящийся от воды, гранитный гребень, словно лемех, разваливал набегавшие на него волны. Они сердито шипели, отступая, пузырились крупной рыхлой пеной, таявшей на галечной отмели, и снова набегали, покрывая блестящую гальку, и лезли по черным бокам неподатливого утеса.
– Ого! Тут, брат, не прыгнешь. Давайте перенесу. – Воронов потянулся к Кате; он был в сапогах.
– Посторонитесь! – Катя отвела руку Воронова и отошла на несколько шагов от скалы.
– Раз, два, три… – Она считала волны и отшатывалась при каждом шумном ударе. – Оп-ля! – Катя рванулась по мокрой галечной отмели вслед за отползавшими пенистыми бурунами и в одно мгновенье оказалась за скалой.
Воронов побежал за ней, но следующая волна настигла его на полпути, упруго ударила в ноги, обдавая холодными брызгами. Он зашатался, потеряв равновесие, и еле устоял на ногах.
«Что за глупости я вытворяю! – с досадой подумал Воронов. – Занимаюсь каким-то нелепым ухаживанием… И еще недоставало искупаться…»
Он отряхивал с себя воду и хмуро исподлобья смотрел на смеющуюся Катю.
– О, какой вы сердитый! Идите сюда, здесь сухо. – Она сидела на высокой отмостке из булыжника, выложенной чьей-то заботливой рукой. – Вот сюда! И давайте глядеть на море. Только не говорите. Ничего не говорите…
Воронов зябко передернул плечами, накинул плащ и сел на камень в ногах Кати. Она сидела рядом, обхватив ноги и уткнувшись подбородком в колени, сжалась в комочек и казалась совсем маленькой, худенькой. Но смотрела она строго, сведя брови, и ее большие серые глаза были совсем черными от расширенных зрачков. И нечто властное, повелительное исходило теперь от нее, точно все, что она делала, было очень важным, необходимым; и Воронов подчинился этому и стал смотреть на загустевший в сумеречной хмари горизонт, и оттого казавшийся совсем близким, на темнеющее с каждой минутой море, все выше и выше обманчиво поднимавшееся в тяжелое облачное небо. Где-то у выхода в залив стоял сторожевой корабль, заметный только по кормовым огням. Вдруг оттуда взметнулась зеленая ракета; она быстро осветила низкие сизые облака и, словно оттолкнувшись от них, долго падала, печально угасая.
Воронов следил за ракетой с каким-то странным чувством; ему показалось на мгновение, что все это он когда-то уже видал: и тусклое холодное море в этом дрожащем изменчивом свете, и далекий расплывчатый кораблик с красными огоньками… И она, сидевшая рядом, тоже была тогда, давным-давно, с ним. И тогда он испытывал такое же томительное чувство светлой и легкой грусти…
Он потянулся к Кате, взял ее руку – прижался к ней щекой. Ее шершавая рука была холодной и вялой. Он прикоснулся к ней губами и начал осыпать легкими поцелуями.
Катя резко отдернула руку и встала.
– Зачем вы это делаете?
– А?! Извините, я пошутил, – Воронов пожал плечами и вдруг понял, что сказал совсем не то.
Катя вскинула голову.
– Спасибо за шутку.
Быстрым упругим поскоком, словно кабарга, она полезла по высоченному глинистому откосу.
– Куда же вы?
Она обернулась и сказала, прищуриваясь:
– Я тоже хочу пошутить.
Воронов кинулся за ней:
– Подождите, Катя!
Он хватался за какие-то кривые корявые ветки кустарников, разбивал сапогами податливые глинистые комья, спотыкался и лез на четвереньках, стараясь догнать ее на откосе. И в тот момент, когда он уже поравнялся с ней и до вершины оставалось всего шагов пять, тонкая черная березка, за которую Воронов ухватился, выдернулась с корнем. Он, широко раскинув руки, опрокинулся на спину и покатился по откосу. Когда он наконец задержался, зацепившись за кустарник, и посмотрел наверх, то увидел на самой вершине утеса смеющуюся Катю.
– Подождите меня!
Она приветливо помахала рукой. Но когда Воронов вылез на откос, ее уже не было. Он пытался кричать – безответно. Несколько минут он простоял неподвижно, ожидая, что Катя появится откуда-нибудь из-за темной стены кустарника, прислушивался, но ни хруста веток, ни шороха сухой прошлогодней травы – тишина. Лишь тоненько и насмешливо позванивала заряночка, словно дергала балалаечные струны: «Динь-динь, трень-брень набекрень».
– Подходящая шутка, – произнес Воронов вслух и пошел напрямую на эту темную таинственную стену, по-медвежьи подминая хрупкий кустарник, обдававший его горьковатой свежестью.
Плутал он долго и только к полуночи пришел в Нахаловку. Возле забродинской избы он тщательно обтер глинистые следы на плаще, на брюках, на сапогах и после этого постучался в дверь.
