говаривал Стогов. Все МТС в округе распустили два года назад. А эта все еще держалась. И вот – убрали.
В правлении, тесно заставленном столами и скамейками, Матвей застал трех колхозников и все допытывал, как поморозили картошку. Отвечали ему односложно, туманно, вкось:
– Мороз что медведь – то поздно ляжет, то рано…
– Река ноне дымилась – быть снегу…
– А по морозу да по снегу можно в дырявой кузнице работать? – спрашивал, в свою очередь, сухонький старик с барсучьей бородой – белой по щекам и черной под усами. – Ты ступай на кузницу, посмотри.
– А вы кузнец? – спросил старика Песцов.
– Был кузнецом, стал начальником, – сказал старик и добавил: – Стало быть, пожарной охраны… Конкин Андрей Спиридонович… – Он протянул руку, как бы вызывая его на эту словесную игру.
Матвей пожал протянутую руку – игра принята.
– А кузница?
– И кузница на мне. И то сказать: кузница на мне, сушилка, сеялки-веялки разные, теперь еще и пожарная охрана. А заместителя нет. Вот говорю председателю: дайте мне заместителя, чтоб я его к делу пристроил. А вдруг я, не дай бог, помру? Ведь не бессмертный же. Чего тогда делать будете? – И Конкин умолк, словно давая почувствовать собеседнику всю тяжесть возможной утраты.
Песцов озабоченно заметил:
– Да ведь, поди, все заняты, Андрей Спиридонович… Работают!
Конкин сверкнул своими желтыми глазками и, оглаживая левой рукой бородку, пошел на откровенность:
– Какое там работают! Сказать по правде, это не работа – суета сует. Тут к тебе кажный приступает со своими приказами да законами: председатель одно говорит, уполномоченный – другое, а директор мэтээс приедет – все по-своему норовит переиначить. Тут, парень, как на торгу: кто сильнее крикнет, больше посулит – того и верх. Намедни уехал от нас уполномоченный Бобриков. Может, знаете?.. – Песцов кивнул головой. – Вот мастак говорить-то… Куда! Как заведет, только слушай: и про инициативу, про структаж какой-то… Все уплотнение трудодня хотел сделать. Чудно! День хотел уплотнить, вроде как табак в трубке. Кспиримент, говорит… А напоследок картошку заморозил да уехал. И колхозники оттого не ходят на работу. Плюнули! Теперь только на шефов и надежа.
Вошел Егор Иванович. По тому, как мужики повернулись к нему и смолкли, Песцов определил, что это и есть бригадир. Невысокий, в темном топырившемся брезентовом плаще, в низко нахлобученной кепке, небритый, весь замуравевший черной щетиной до глаз, он неприветливо смотрел на Песцова. «Вот так дикобраз! От этого не скоро добьешься откровения…» Егор Иванович, в свою очередь, осматривал Песцова; тот был высок, погибнет, в зеленой плащ-накидке, без кепки. У него были глубоко посаженные, по- медвежьи, карие глаза, крутой, иссеченный резкими морщинами лоб и богатая темная шевелюра. «Лохматый, как Полкан, – отметил про себя Егор Иванович. – И востроглазый…»
– Я насчет картошки хочу разузнать, – начал вежливо Песцов.
– Пойдемте, – коротко ответил Егор Иванович.
От самого правления свернули в поле. Шли молча по тропинке к сопкам. Идти было трудно – тропинка петляла по глинистым буграм, потом и вовсе пропала. Дальше пошли по пахоте. После сильных осенних заморозков немного отпустило. С востока низко валили рыхлые пеньковые тучи; разорванные островерхими бурыми сопками, они сползали в низины, наполняя воздух острым запахом сырости. На мерзлую землю сыпалась косо мельчайшая морось, отчего верхний глинистый слой налипал на подошвы, ватлался за ногами. Повсюду скользко, хмуро, неприютно.
«Быть снегу, – думал Егор Иванович. – Вон и земля отмякла на снег. Небось уж прилепится в самый раз… А там скует морозец, и напрочно до весны».
Картофельное поле было под самыми сопками. Мелкий, но спорый дождь смыл обнажившиеся из отвалов картофелины, и они отливали глянцевитой желтизной. Егор Иванович поднял картофелину и подал ее Песцову.
– Полюбуйтесь! Чистый камень.
Матвей взял холодную тяжелую картофелину, колупнул ее ногтем.
– Сколько здесь?
– Почти тридцать гектаров прахом пало. И какой картошки! – Егор Иванович повернулся к Песцову и зло сказал: – Я ее выращивал, понимаете, я! А сгубил уполномоченный Бобриков да директор мэтээс. – Он выругался, сердито отвернулся и запахнул полу плаща.
– Вы не шумите. Лучше расскажите толком: как это случилось?
– А что рассказывать, только себя расстраивать!.. – Но рассказывать Егор Иванович стал горячо и подробно: – Тут все одно к одному. С уборкой кукурузы зашивались, и картошка подоспела. Председатель слег, хозяйничал Бобриков. Вызвал он директора мэтээс. Тот явился и говорит: «Я вам за два дня всю картошку развалю, только поспевай собирать». Я воспротивился. К чему это? А ну-ка морозы ударят! Пропадет картошка. Бобриков и говорит мне: «Ты ничего не знаешь. Шефы приедут, помогут…» Ну, пригнали трактор, и пошли ворочать. Один деньги зарабатывал, второй план на бумажке выполнял. Распахали. А шефов нет. Тут и ударил мороз. Бобриков сел да уехал. А колхоз без картошки остался.
– Но ведь он думал, как лучше…
– Думал? А мы что ж, думать разучились?
Песцов вспомнил, как месяца полтора назад на бюро райкома они приняли решение – послать Бобрикова, заведующего отделом пропаганды, в колхоз для усиления руководства… «Ты у нас человек грамотный – пропаганда! Установки знаешь, – говорил ему Стогов. – Вот и направляй!..» Он и направил.
– Почему ж все-таки не собрали картошку? – спросил, помолчав, Песцов.
