поставит стакан, — пожилой плотный мужичок, совершенно лысый, с простецким, добродушным, располагающим к себе лицом. Этакий простодушный и милый дядя Том. Вообще, среди чинов тайной полиции на всех континентах редко попадаются двухметровые громилы с уголовными рожами, украшенными жуткими шрамами. Большей частью они как раз и выглядят добрыми дядюшками, милыми простаками — пока не попадешь к ним на зубок…
— Вы себя сегодня отлично проявили, господин полковник, — сообщил Мтанга, извлекая из мятой пачки очередную сигарету. — Господин президент отметил вашу сноровку.
— Служба, — кратко ответил Мазур, разделавшись с остатками джина и наливая вторую.
— Вот кстати, о службе… — полковник полез во внутренний карман легкого полотняного пиджака (на миг показалась внушительная кобура), извлек пухлый незапечатанный конверт и с невозмутимым видом положил его перед Мазуром.
Мазур заглянул внутрь. Там оказалась не столь уж и тонкая пачка радужных бумажек — французские франки, служившие и здесь официальной денежной единицей. Папа, следуя общей тенденции, отчеканил и монеты с собою, родимым, но они, золотые, серебряные и никелевые, служили, скорее, сувенирами для иностранных туристов — да крестьяне, подобно своим собратьям во всех частях света, бумаге не особенно доверяли, а потому старательно копили серебро (золото могли себе позволить немногие).
Мазур недовольно поморщился: никак не к лицу было советскому человеку, тем более офицеру, принимать от иностранцев денежку, особенно будучи при исполнении обязанностей в официальном порядке. Уж это-то в голову вбито накрепко…
Он машинально отодвинул конверт. Мтанга решительно поднял ладонь:
— Господин полковник, я краем уха наслышан о русской щепетильности в таких делах. У каждого народа свои обычаи… Но ничего не могу поделать: господин президент распорядился платить вам и вашим людям ежемесячное жалованье. Уточнив, что мы, как-никак, цивилизованная страна. Где это видано, чтобы офицеры не получали жалованья? Здесь — жалованье полковника за месяц, разумеется, с соответствующими надбавками, учитывающими ваше положение и круг задач… Расписываться нет нужды: республика в соответствии с указаниями президента старается не обременять себя излишним бюрократизмом.
— У меня свои инструкции… — сказал Мазур, ощущая нешуточную неловкость. — Так что…
— И знать ничего не хочу! — непреклонно сказал Мтанга. — Ваше дело, как с вашими деньгами поступать. Можете их потратить куда угодно, можете, если взбредет такая фантазия, пожертвовать какому-нибудь филантропическому обществу. Господин президент велел вручить вам жалованье… не могу же я принести деньги назад? Господин президент будет в гневе… — на его подвижной физиономии изобразилась нешуточная скорбь. — Вы же не хотите, господин полковник, чтобы я стал жертвой нешуточного гнева Отца Нации? Что вам сделал плохого старый больной черномазый? Господин президент приходит в ярость, когда его приказы не исполняются…
Он неплохо шпарил по-английски, но в отличие от Принцессы учил язык явно не в университетах, а в общении с людьми, опять-таки не обремененными дипломами и, вероятнее всего, моряками — просторечные обороты, морские словечки… Напустил на себя такую скорбь, словно его за невыполнение приказа должны были нынче же вечером расстрелять у забора.
Продолжать дискуссию, отфутболивая друг другу злополучный конверт, было как-то неловко. Поэтому Мазур в конце концов кивнул, сдвинул конверт к себе и в сторону. «Сдам в посольство, и все дела, — подумал он, не особо и мудрствуя. — Посоветоваться с Лавриком, как и положено…»
— Вот и прекрасно, — облегченно вздохнул полковник Мтанга. Его лицо из скорбного стало озабоченным, он чуть наклонился вперед, понизил голос: — Тогда поговорим о более серьезных делах? Господин полковник, что вы думаете обо всех этих выходках? Я о сегодняшнем покушении… да и про другие тоже. Сегодняшнее и прошлое вы видели самолично, наверняка слышали и про прежние три… Что вы думаете, как профессионал?
— Я, собственно, военный…
— Но ваше военное ремесло, как бы сказать, очень специфическое, — усмехнулся полковник.
— Пожалуй, — сговорчиво кивнул Мазур. — Если с моей точки зрения… Все пять покушений — жутчайший непрофессионализм. Такое любительство, что едва ли не смех пробирает. Сегодня у этих двух не было ни малейшего шанса… как и у предшественников. С двумя автоматами против бронированной машины… Клоунада. Разве что тот, с гранатометом…
— Да он сюда же вписывается, — сказал полковник Мтанга. — Саперы самым тщательным образом изучили следы. У него был осколочный заряд. Как мне объяснили, отличное средство против пехоты, разлетается на тучу мелких осколков бритвенной остроты… но против машин генералиссимуса опять-таки бессилен.
— Осколочный? — поднял брови Мазур. — Ну, тогда конечно…
Какое-то время стояло молчание, нарушавшееся лишь размеренным шуршанием лопастей вентилятора. Потом Мтанга произнес без выражения:
— К нам с некоторых пор пытаются влезть американцы. Им в этом не везет. Понимаете, с французами мы живем бок о бок чуть ли не полторы сотни лет. Поневоле за это время изучили их в совершенстве. Прекрасно знаем, как они себя будут вести в той или иной ситуации, их привычки, ухватки, традиции да многое… Это как со львом, знаете. Или со слоном. Я вырос на севере, в саванне, там их до сих пор немало, а уж сорок лет назад… Лев запросто может разорвать, а слон — затоптать. Вот только человек, которого с раннего детства учили, что такое лев или слон, знает, как себя вести, чтобы не попасться зверю. А доводись мне встретиться с этим… Ну, который живет у вас, в ваших джунглях, мохнатый, без хвоста, зубищи серьезные…
— Медведь.
— Вот. А попадись мне этот ваш медведь, я бы понятия не имел, как себя вести, чтобы не съел, представления не имею, когда он злится, а когда благодушный и сытый. Понимаете?
— Понимаю, — сказал Мазур. — Вы полагаете…
Полковник молча пожал плечами. С непроницаемым лицом добавил:
— Я не знаю повадок медведя… А как вы полагаете?
Мазур размышлял не особенно долго. Спору нет, иногда и американцы прибегают к совершенно идиотским способам. Как это было с попытками устранить Фиделя Кастро. Оказавшись не в состоянии подвести к Фиделю стрелка, и не питая ни малейшей надежды на военный переворот, янки наворотили кучу глупостей: то пытались подсунуть отравленный гидрокостюм, то собирались начинить взрывчаткой раковину на пляже, где Фидель обычно купался, то смазать микрофоны радиостанции каким-то зельем, от которого у Фиделя выпали бы и волосы, и его знаменитая борода. Их высокомудрые психологи, видите ли, считали, что лысый и безбородый Фидель моментально потеряет уважение сограждан. Однако это частности, а в общем и целом…
— Вот американцев я как раз неплохо знаю, — сказал Мазур. — Приходилось тесно общаться, и не раз. Для них это тоже было бы вопиющим непрофессионализмом. Уж что-что, а хорошую снайперскую винтовку и неплохого стрелка они могли бы найти. И бомбы умеют подсовывать. Лично я американского следа здесь не усматривал бы. Для них чересчур уж непрофессионально… — Ему пришел в голову закономерный вопрос: — Вот, кстати, а у вас есть то, что можно назвать проамериканской группировкой? Среди людей… способных влиять на события? В таких случаях ведь мало устранить одного. Нужно еще иметь силу, которая сможет воспользоваться ситуацией…
Мтанга прищурился:
— Подобная информация числится по разряду государственных тайн… и вряд ли только у нас.
— Простите, — сказал Мазур, выругав себя за язык без костей. — Я вовсе не собирался…
— Да что уж там, — одними губами усмехнулся полковник. — Мы с вами в одной упряжке, нам обоим не нужны тут американцы… Никакой проамериканской группировки нет. Профранцузская, как легко догадаться, мощная. Но американцы… Я, конечно, не могу ручаться за полную лояльность всех. Сами знаете, наверно, как это бывает: нет ни группировки, ни широкого заговора, но вполне может оказаться, что кто-то из влиятельных персон давно и втихомолку мечтает стать новым Наполеоном. В мозги не заглянешь, — он жестко усмехнулся. — А если и заглянешь, не увидишь ничего, кроме мозгов. Вот это опаснее всего: влиятельный честолюбец, до поры до времени остающийся за пределами внимания тайной
