человек; это был бы идеальный друг. Но что толку мечтать о несбыточном. Иное дело — тот нередкий случай, когда с одной стороны возникает животная тяга, а с другой — интеллектуальный интерес; тогда неизбежен разлад.
В молодости дружбе придается большое значение, и всякое новое знакомство становится увлекательным приключением. Не помню, кто именно навел меня на эти путаные размышления, но поскольку в ранней молодости мы склонны делать обобщения на основе единичных впечатлений, я подозреваю, что моя тяга к какому-то знакомцу осталась безответной, а некто другой, чей ум меня заинтересовал, не оправдал моих надежд.
На мой взгляд, в повседневной жизни философия годится лишь на то, чтобы помогать нам спокойно встречать неизбежное. Доказывая полезность действия, которое мы вынуждены предпринимать даже и против собственной воли, она немного сглаживает эту неприятную необходимость. Философия помогает нам сохранять душевное равновесие при совершении того, что совершать не хочется.
В любовных отношениях полезна воздержанность. Никто из нас не способен любить вечно. Любовь только крепнет и длится дольше, когда возникают препятствия для ее удовлетворения. Если утолить свою страсть влюбленному мешают разлука, недоступность объекта любви, его капризы или холодность, пусть немного утешает мысль, что когда его желания осуществятся, восторг будет сильнее. Но если помех не существует, то, повинуясь самой природе любви, влюбленный и не подумает проявить благоразумие; наказанием ему станет пресыщенность. А дольше всех длится любовь безответная.
Не приходится сомневаться в том, что многими своими добродетелями мы обязаны христианству, но не менее верно и то, что мы обязаны ему и некоторыми пороками. Любовь к самому себе есть главная движущая сила любого поступка, основа человеческого характера; естественно предположить, что эта любовь к себе — залог самосохранения человека. Но христианство провозгласило ее пороком. Христианину положено любить, радеть и печься не о себе, но лишь о своей душе, и требование вести себя вопреки собственной природе приучило человека к лицемерию. Когда он сам повинуется своим инстинктам, в нем возникает чувство вины, а когда им повинуются другие, пусть и без ущерба для него самого, в нем просыпается обида. Если бы эгоизм не считался пороком, то от него испытывали бы не больше неудобств, чем от закона всемирного тяготения; никто не ждал бы от сограждан действий, противоречащих их собственным интересам; каждому казалось бы вполне разумным, что они ведут себя эгоистично; тем более что им на самом деле это очень свойственно.
Полезное правило: не спрашивать с человека более того, что он может дать без каких-либо неудобств для себя.
Вера в Бога покоится не на здравом смысле, логике или доказательствах, а на чувствах. Существование Бога невозможно доказать, равно как и опровергнуть. Я не верю в Бога. У меня нет потребности в таком понятии. Загробная жизнь мне представляется невероятной. Угроза грядущего наказания кажется отвратительной, а обещание блаженства в награду — нелепым. Я убежден, что после смерти прекращу свое существование — вернусь в землю, из которой вышел. Однако вполне могу себе представить, что когда-нибудь в будущем я уверую в Бога; но, как и теперь, когда я в него не верю, это произойдет не в итоге размышлений или наблюдений, а только по велению чувства.
Если вы признаете существование Бога, то мне тогда непонятно, что мешает вам поверить в воскресение Христа; а если вы допускаете существование сверхъестественного, то мне тогда непонятно, зачем вы пытаетесь ограничить его какими-то рамками. Ведь в таком случае чудеса католической церкви не менее достоверны, чем чудеса Нового Завета.
Доказательства, приводимые в подтверждение истинности одной религии, очень похожи на доказательства, подтверждающие истинность любой другой веры. Удивительно, но христианина ничуть не смущает соображение, что, родись он в Марокко, он стал бы магометанином, а на Цейлоне — буддистом; и христианство представлялось бы ему столь же нелепым и явно противоречащим истине, какими эти религии представляются христианину.
Профессор гинекологии. Первую лекцию он начал так: «Господа, женщина есть животное, которое мочится раз в день, испражняется раз в неделю, менструирует раз в месяц, дает приплод раз в год и совокупляется при любой возможности».
Мне показалось, что он довольно складно построил фразу.
1896
Не думаю, что кто-нибудь на самом деле руководствуется в жизни своими философскими взглядами; в них лишь отражаются его желания, порывы и слабости. Как-то вечером я беседовал с Б., и он, разговорившись, описал мне те принципы, которые он для себя разработал, чтобы придать смысл своему существованию.
По его словам, высочайшее жизненное призвание заключается в самовыражении, а оно возможно, только если довериться собственным инстинктам, дать волю своей природе и смиренно принимать любые повороты судьбы. Проходя сквозь эти испытания, как сквозь пламя, душа очищается, готовясь к иной жизни. Переполняющая Б. сила любви убеждает его в существовании Бога и бессмертия. Он верит, что любовь, как чувственная, так и духовная, несет очищение. На этом свете счастья нет, бывают лишь мгновенья радости, не более того, а отсутствие счастья и острая потребность в нем тоже являются доказательством бессмертия. Б. отвергает необходимость самопожертвования, утверждая, что всякий человеческий поступок, от начала и до конца, есть попытка развить свою личность; впрочем, он готов допустить, что и самопожертвование может этому способствовать.
Я попросил его объяснить мне свою неразборчивость в любовных делах. Б. слегка рассердился, однако же ответил, что у него очень силен половой инстинкт, но истинную любовь он якобы питает лишь к идеальной возлюбленной. Обнаруживая достойные любви черты и свойства у самых разных женщин, он творит из них свой идеал — подобно скульптору, который, заимствуя то там, то сям прелестные формы, изящные линии, может в конце концов создать совершенное по красоте произведение.
Но ведь ясно, что, занимаясь саморазвитием и давая волю инстинктам, человек непременно вступает в отношения с другими людьми. А как бы отнесся Б. к человеку, от природы наделенному склонностью к грабежам и убийству, спросил я. Он ответил, что такая склонность считается общественно опасной и человека за нее наказывают.
— Как же тогда быть с человеком, который, не нарушая общественных законов, дает волю инстинктам во вред другим людям? — поинтересовался я. — К примеру, влюбившись в замужнюю женщину, он может убедить ее оставить дом, мужа, детей и уйти к нему; а потом, пресытившись ею или влюбившись в другую, может ее бросить.
Вот что он ответил:
— На это я скажу, что давать волю инстинктам можно ровно настолько, чтобы не причинять вреда другим.
Совершенно очевидно, что тогда вся теория рассыпается в прах. Таковы принципы несомненно слабого человека, который не в силах совладать со своими желаниями и легким перышком летит по воле любого ветерка. И в самом деле, у Б. нет ни воли, ни выдержки, ни мужества, чтобы справляться с превратностями судьбы. Если ему приходится воздерживаться от курения, он впадает в хандру; если еда или вино ему не по вкусу, он теряет душевное равновесие; в дождливый день он страдает от упадка сил. Если ему нездоровится, он замыкается в себе, погружаясь в уныние и тоску. Малейшая неприятность, даже расхождение с кем-нибудь во мнениях, злит и угнетает его. Это эгоист, равнодушный к чувствам окружающих; он соблюдает видимость приличий, только повинуясь общепринятым представлениям о том,
