желающие из попутчиков. Присмотрелись, ударили по рукам, перенесли с телеги на телегу пустые мешки и разъехались. Нам досталась пара серых лошадей со сбруей и почти новая бричка. Я радовался вместе с отцом до той поры, пока отец не полез в мешок за хлебом и салом. Тут и выяснилось, что мой самый лучший на свете конь превратился в пригоршню черепков. Сохранилась только голова. Никакая удачная замена волов на лошадей не могла скрасить моего горя. Что редко бывало со мной, но рыдал я, пока не уснул. Наш обмен понравился и матери, так как она была с детских лет неплохой наездницей. Тогда мы еще не знали, что нашим коням предстояло только перезимовать в нашем дворе, а к весне оказаться в колхозной конюшне. Но тем не менее за ними навсегда закрепилась кличка «Захар» и «Марфа».
Начало учебы и коллективизации
Отец зимой закупил несколько кубометров досок и перевез их на санях в надежде начать строительство новой хаты. Но все планы были нарушены в связи с началом коллективизации. Пару лет спустя доски были использованы для постройки хорошего хлева, сарая и дворовой ограды. А в холодной и неблагоустроенной хате мы продолжали жить до ее продажи в 1938 году. Во время дождя соломенная крыша протекала в нескольких местах. На чердаке стояли миски и тазики в местах протечек. Впрочем, такое было у многих, а не только у нас. Слабое утешение, но факт.
Летом 1929 года по хутору прошла учительница, записывая детей в первоклашки. Она внесла в список соседскую девочку Веру Попову 1920 года рождения. Справилась о моем годе рождения и сказала матери, чтобы готовился в следующем году, но я начал умолять ее и она уступила. 18 сентября этого года мне исполнялось только семь лет. Мать пошила мне сумку, и я со сверстниками отправился в школу. В проходной, меньшей комнате, размещался второй класс, а мы, первоклашки, в большей, так как нас было четырнадцать человек, а второклассников — десять. От учительницы мы получили на руки «Букварь», «Арифметику», «Книгу для чтения» и тетради. Так мы начинали в те годы свое образование. Учительница справлялась одновременно с двумя классами. Объяснение нового материала делала тогда, когда другой класс писал или решал примеры. Зимы бывали снежными, морозными. Домашнее задание я выполнял чаще всего на печке при свете керосиновой лампы. Отец иногда проверял мои тетради, слушал чтение.
Пожалуй, после нового, 1930 года упорно началась агитация за вступление в колхоз. Даже с нами, малышами, учительница провела беседу по этой злободневной в те дни теме. Она рассказывала о том, какая должна наступить замечательная жизнь, когда все работы будут выполнять машины, трактора, которые заменят коней и быков, от чего жизнь станет легкой и счастливой. Конечно, мы, дети, верили нашей наставнице, хотя некоторые родители сопротивлялись властям, совершенно не понимая сути происходящего. На собрания созывали жителей почти ежедневно. Все это красочно и правдоподобно описано в книге классика нашей современной литературы М. А. Шолохова «Поднятая целина».
Помню в один из вечеров созвали всех взрослых хуторян на собрание по поводу вступления в колхоз, для чего привезли на повозке семь трубачей духового оркестра из станицы Передовой. До начала собрания и после него они играли танцевальные мелодии для хуторян, которые впервые танцевали под звуки духового оркестра. Видимо, в тот вечер и был самый больший охват тружеников хутора в колхоз. Поскольку ранним утром родители активно обсуждали все происходившее до и после этого собрания, то, узнав о таком значительном событии на хуторе, чему я не был свидетелем, я, конечно, горько заплакал. Мать, что с ней редко бывало, посочувствовала, что не захватила меня, и тут же предложила идти в школу главной улицей мимо кузницы, где предполагался сбор музыкантов для отъезда в свою станицу. Там я мог увидеть хотя бы их «дудки». У кузницы стояла хуторская телега. Из одной из хат вышел музыкант в солдатской шинели с «дудкой» под мышкой. Осмотревшись, он в одиночестве приложил свою трубу к губам и сыграл «сбор», о чем я скорее догадался, так как эти звуки слышал впервые. Вышел из дома мой одноклассник Семен Клевцов. В их хате тоже ночевал музыкант, но с большой трубой. После сигнала быстро собрались и остальные трубачи. Они сели в телегу, которая тронулась с места, и тогда все музыканты заиграли слаженно походный марш. Мы бросились за телегой и провожали ее до выезда с хутора. В школу мы прибыли с опозданием, но переполненные необыкновенным чувством увиденного и услышанного.
Предполагая неизбежность происходящих перемен, отец одним из первых записался в колхоз. Этому способствовал прибывший на хутор двадцатипятитысячник Козлов. Он был посланцем партии от Северо- Кавказского крайкома партии, рабочий-большевик из Россельмаша. которому предстояло поставить сельское хозяйство на индустриальный лад. Старался он неутомимо, даже с помощью револьвера, чему мы, школьники, были свидетелями прямо на уроках, поскольку некоторое время его кабинет размещался в нашем классе и мы слышали его «увещевания» через дверь. И все же ему удалось к весеннему севу почти все единоличные хозяйства объединить в колхоз. Все лошади, волы, сбруя и телеги были сосредоточены с плугами и боронами у колхозной кузницы. Сообща быстро построили конюшню и баз. Сено свозили с каждого двора.
Однако в станицах стопроцентной коллективизации не получилось. Некоторые хозяйства упорно сопротивлялись. В нашей станице с такими «саботажниками» поступали просто: облагали непосильным налогом и раскулачивали, то есть производилась конфискация имущества и принудительное выселение семьи. Изъятое имущество передавалось в колхозы, в том числе и недвижимость. Амбары свозились на колхозные и бригадные усадьбы, где в них размещали хранилища и кладовые. Нашему хуторскому колхозу из станицы было передано два разборных дома и шесть амбаров. Кроме того, получили десять пар лошадей со сбруей, телегами и сельхозорудиями. В одном из домов разместили два класса школы, а во втором — магазин и избу-читальню Были тогда такие очаги культуры в сельской местности, где имелись газеты, журналы, шахматы и шашки, иногда и музыкальные инструменты.
В начале марта 1930 года в нашем хуторе произошло событие, о котором и поныне вспоминают старожилы, мои сверстники и те, кто постарше. К тому времени уже сошел снег с полей, но ночные заморозки еще сковывали земляной покров. Жители хутора готовились к первой колхозной борозде.
В одну из ночей, примерно в полночь, началась ружейная перестрелка на окраине хутора. Наш хутор имел в то время две улицы и несколько переулков, поэтому он протянулся на километр. Колхоз уже был разделен на две полеводческие бригады. Бригадиром первой был мой отец. Проснувшись, он быстро оделся, имея намерение следовать к месту конфликта, хотя не имел никакого оружия. Мать не отпускала отца, и они тихо бранились. Проснувшись на печке, я подал свой голос, и мать приказала мне одеваться, а моих сестренок «замаскировала» подушками. Мы покинули хату, мать заперла дверь на замок, а отец убыл в район перестрелки. Мать и я с ней спустились в погреб, где и прослушивали стрельбу в полной темноте. Родительница шептала молитвы, обращаясь к всевышнему, чтобы он уберег малолетних девочек на печке. Потом стрельба начала стихать и послышалась перекличка наших соседей. Мы тоже покинули наше не очень-то надежное убежище. Наступал рассвет. Стрельба стихла полностью, и мы увидели, как небольшая группа людей, не более десятка человек, отделилась от юго-восточной окраины хутора и начала отходить в одно из урочищ Тришкиной балки. На расстоянии винтовочного выстрела их преследовал чуть больший отряд. Иногда раздавались редкие выстрелы, но потерь не наблюдалось. Вдруг мы увидели едущие по улице две конных упряжки, на первой из них — рессорном тарантасе — лежал убитый в перестрелке боец самообороны станичник по фамилии Ганюта, а на второй — простой телеге без кузова — на одной доске, вниз лицом, лежал привязанный за ноги раненный в бою повстанец. Его многие знали как одного из самых бедных казаков станицы, который за рюмку самогона поддержал тех, кто был раскулачен и решил выступить с оружием в руках, чтобы забрать с нашей колхозной конюшни своих лошадей и на них уйти в горные урочища. Более перспективных задач восставшие, по-видимому, не намечали. Труп самооборонца был укрыт красным материалом, снятым со стола председателя, как боевым знаменем борца за свободу. Ганюта был убит наповал, а повстанец получил ранение из дробового ружья в пах. Заряд дроби пробил брючный карман, наполненный табаком-самосадом, и вошел в область мочевого пузыря. Действие табака в открытой ране причиняло нестерпимую боль. Учительница несколько раз пыталась наложить раненому повязку, но он ее всякий раз срывал и бился головой о скамью до тех пор, пока не истек кровью и не умер.
Позднее рассказывали, как все это произошло. Писатель Шолохов о подобных намерениях казаков тоже писал в своем романе, но там аналогичные события не получили дальнейшего развития из-за получения газеты, в которой была опубликована статья Сталина «Головокружение от успехов». В ней наш
