— Подумаешь, герой! Может, ему за это еще в ноги кланяться?
— Кланяться нечего, а другие мужики вовсе филонят. Только и знают, что водку дуть да песни играть.
— Мой Василь надысь междурядья перепахивал, — заметила Софья.
— Да, — подхватила Анна Сергеевна, — борозду пройдет и ну дымить! Две цигарки искурит, тогда дальше ползет.
— Он контуженый, — потупилась Софья, — ему табак для головы полезен.
— Хорош контуженый — бугай бугаем, а такой куряка — не приведи господи!
— Ну а Маринин Жан вовсе на поле носа не кажет! — обиделась Софья.
— Да что Жан — один, что ли? — вступилась за мужа Марина.
— А ведь правда, бабы! — вскричала Матрена. — Мы горбину гнем, а мужики наши, словно панычи. Зажрались, аж лоснятся. Капризничают — того им подай да этого!
— Я б в охотку! — от души сказала Софья. — Я все для него рада, лишь бы работал как человек.
— Хотите, бабы, чтобы они фасон свой бросили, за работу, за дело взялись? — сказала Надежда Петровна.
— Ой, помоги, Петровна!
— Пускай каждая сама себе поможет. Посуровей с ним будь, лиши его ласки, не охаживай да не обслуживай. Удивится — поясни: мне, скажи, нужен муж, друг, работник, хозяин, а не всадник- нахлебник.
— Ой, не знаю, бабоньки! — вскричала Софья. — Может, и хорош совет, а только мой Васька глянет — и нет моей воли.
— Смотри, Сонька, уговор общий. Не подведи! — сказала Настеха.
— Ты в бабье дело не лезь! — прикрикнула на нее Марина.
— Это почему же? — растерялась Настеха.
— А кто ты есть? Не девка, не баба, ни богу свечка, ни черту кочерга…
— Молчи ты! — остановила Петровна, — Вот кончим сеноуборочную — и справим Настехину свадьбу. Ну что, бабоньки, принято условие?
— Принято!.. Принято!.. — отозвались бабы, кто с задором, кто в сомнении, кто с явной неохотой.
— Не знаю, как другие, а. за себя я ручаюсь, — твердо сказала Комариха…
…Со страшным грохотом летит с печи престарелый супруг Комарихи. Он падает на поленницу, разваливает ее и остается бездыханным.
— Говорила тебе: нельзя! — свесила с печи седые космы Комариха — Ты живой там? Эй, дыши, старичок!
— Подсоби! — слышится слабый голос. — Я в дежу угодил…
— Не пущу, — тихим, жалким голосом говорит Софья, — право, не пушу. В длинной ночной рубахе она припала к двери, ведущей из горницы в кухню.
Василий с другой стороны дергает дверь так, что дрожит изба и сыплется пыль с притолоки.
— Детей разбудишь… Не мучай ты меня, — просит Софья, — ступай на сеновал, там постелено.
— С последнего ума спятила? — рычит Василий.
— Замучил ты меня, мочи нет. Не пушу, вот те крест, не пушу! — рыдает Софья…
…У Настехиной хаты идет тихий ночной разговор. Настеха, в спальной рубахе, облокотилась о подоконник. Снаружи, возле окна, стоит Костя Лубенцов в накинутой на плечи курточке.
— Когда поженимся? — спрашивает Костя.
— Нешто мы не женаты?
— Я по закону хочу.
— Ишь какой законник… Я тебя мало знаю.
— Чего меня знать-то? — простодушно сказал Лубенцов. — Я весь на виду.
Глаза Настехи потемнели.
— А может, я не вся на виду. Много ли ты про меня знаешь?
— Чего б не знал, моего к тебе ни убавить, ни прибавить, — серьезно сказал Лубенцов. — Я с тобой без остаточкоа.
— Ой ли?.. — Какая-то хрипотца в Настином голосе. — Хватит болтать! И вообще, иди отсюдова. Нам запрещено с вашим братом водиться.
— Что так?
— Карантин.
— Нет, правда?
— Проучить вас надо, чтоб работали!..
— Это я-то не работаю?
— Ты у меня, Костя, золото. Но только давай от ворот поворот, нечего нам баб дразнить.
— Поцелуй, тогда уйду.
В этом Настя не могла ему отказать…
…У деревенского колодца толпятся с ведрами мужики. По утренней улице идет злой, непроспавшийся, но обуянный какими-то соображениями Жан. Он видит столпившихся у колодца и судачащих мужиков, и высокомерная улыбка змеится по его тонким губам. Это не остается незамеченным.
— Ишь, задается! — говорит Василий. — Чего-то он надумал!..
— Братцы, сколько энтот Жан барахла привез, и-их!.. — восторженно ужасается подошедший с ведрами Барышок.
— Ты почем знаешь?
— Одних часов — сто пар, а браслетов, бусиков, колец — сосчитать невозможно!..
— Точно! — подхватывает рыжий парень. — Мне намедни Францев с Выселок стренулся. Они с Жаном вместе в Берлине были. Так он говорит… — Рыжий таинственно понизил голос, и все дружно посунулись к нему, чтобы, упаси боже, не пропустить интересную сплетню.
— Други, — говорит Матвей Игнатьевич, — а вам не кажется, что мы хуже баб стали? Чешем языками, как заправские кумушки…
…Жан приближается к ручью, обтекающему деревню за огородами.
Под сенью ив расчесывает мокрые волосы конопельская Манон — Химка. Короткий сарафанчик плотно обтягивает ее влажное тело.
— Химка, — проникновенно сказал Жан, — пойдешь со мной в рощу?
— Дядя Жан, нечто вы с утра закладываете? — Из-под красноватого полога волос заинтересованно проглянул темный Химкин глаз.
— Хочешь, дыхну?
— Верю! Верю! — поспешно сказала Химка.
— Ну пойдем, я тебя отблагодарю.
Химка чешет волосы, не обращая внимания на Жана.
— Убудет тебя, что ли? — обиделся Жан. — Одним больше, одним меньше какая разница?
— Сроду с женатиками не гуляла, — последовал ответ.
— Я все равно что холостой, жена отставку дала, — с наигранной горечью сообщил Жан. — Слушай, Химка, я подарю тебе чудные швейцарские часики.
— Какие?
— Фирма «Онемаханизмус»…
— Без механизма, значит?
— Почем ты знаешь?.. Да нет, в них все чин чинарем. Шестнадцать камней. Это только название такое, потому облегченный механизм.
— Дядя Жан, катись-ка ты отсюда, не то тетке Марине скажу.
