рассказывала, как дело отца стало для нее наваждением. Она попросила прощения за то, что втянула в это дело и его, хотя в ее взгляде Харри не разглядел ни тени сожаления.
— Мой психиатр говорит, что на сегодняшний день я, можно считать, здорова, — добавила она, пожимая плечами. — Это дело преследовало меня с самого детства, но теперь, наконец, я сделала все, что могла, во всем разобралась и могу жить дальше.
— Перекладывать бумажки в отделе нравов?
— Начну там, а дальше посмотрим. Бывает, что и премьер-министры возвращаются на свои посты. — И ее взгляд скользнул в окно, на фьорд. Возможно, туда, где лежит Финнёй.
Выходя от Катрины, Харри был уверен, что боль не покинула ее душу и останется с ней навсегда.
Он посмотрел на свои ладони. Эуне прав: если бы каждый рожденный на земле был чудесным совершенством, жизнь, по сути, стала бы глобальным разрушением самой себя.
В дверь постучала медсестра:
— Укольчики, Эуне!
— Сестра, давайте пропустим разок?
— Нельзя.
Столе Эуне вздохнул:
— Сестра, что хуже: убить человека, который хочет жить, или не давать умереть тому, кто хочет умереть?
Беата, медсестра и Столе рассмеялись, и никто из них не заметил, что Харри не издал ни звука.
Харри спустился с крутых холмов, на которых раскинулся больничный комплекс, и снова поднялся к озеру Согнсванн. Людей там было немного, только вечная группа воскресных гуляющих, скорым шагом обходивших озеро вокруг. Ракель ждала его у шлагбаума.
Они обнялись и молча пошли по тропинке. Воздух был острый от мороза, а солнце неярко светило с блекло-голубого неба. Сухие листья, хрустя, ломались под каблуками.
— Я ходил во сне, — признался Харри.
— Да ты что?
— Да. Один раз точно.
— Ну знаешь, не так-то легко все время лежать и не шевелиться.
— Нет-нет, — замотал он головой, — в буквальном смысле. Ночью встал и пошел по квартире. Бог знает зачем.
— И когда ты это обнаружил?
— Когда вернулся из больницы. Той же ночью. Стою на кухне, смотрю на чьи-то мокрые следы на полу. А потом глядь — я сам голый, в одних шлепках, а в руке — молоток.
Ракель, улыбаясь, посмотрела вниз. Подстроилась к его шагу:
— Я тоже ходила во сне. Когда забеременела.
— Эуне сказал мне, что взрослые ходят во сне, когда у них стресс.
Они остановились у берега. Полюбовались на пару лебедей, которые бесшумно и без единого движения скользили мимо них по серой воде.
— Я с самого начала знала, кто отец Олега, — сказала она. — Но когда его любовница из Осло сообщила ему, что беременна, я не знала, что у нас с ним будет ребенок.
Харри вдохнул полные легкие холодного воздуха. Почувствовал, как он покалывает в носу, как пахнет ветром. Он закрыл глаза и стал слушать дальше.
— А когда я поняла, что беременна, он уже сделал свой выбор и отправился из Москвы в Осло. У меня тоже был выбор: найти в Москве ребенку отца, который будет любить его и заботиться о нем, пока будет считать, что это его родной сын. Или оставить ребенка без отца. Это было ужасно. Ты знаешь, как я отношусь ко лжи. Если бы мне рассказали, что я — из всех людей на свете именно я — решу прожить остаток жизни во лжи, я бы не поверила и разъярилась. Но когда ты молод, многие вещи кажутся проще, чем они есть на самом деле. Если бы речь шла только обо мне, я бы с легкостью приняла решение. Но тут речь шла о многих и о многом. Не только о том, что я сломаю жизнь Федору и его семье, но и о том, сколько зла и горя я принесу тому, кто уехал из Москвы в Осло. А самое главное — я должна была позаботиться об Олеге.
— Я понимаю, — кивнул Харри.
— Нет, — ответила Ракель. — Ты не понимаешь, почему я раньше тебе об этом не рассказала. Потому что тебя это совершенно не касалось. И если ты думаешь, что я хотела казаться лучше, чем есть на самом деле…
— Я так не считаю, — остановил ее Харри. — Я не считаю, что ты лучше, чем ты есть на самом деле.
Она склонила голову ему на плечо.
— Думаешь, правду говорят про лебедей? — спросила она. — Что они верны друг другу, пока смерть не разлучит их?
— Я думаю, они верны своим обещаниям, — ответил Харри.
— Какие же обещания могут дать лебеди?
— Никакие, как мне кажется.
— Так ты о себе, да? Честно говоря, ты мне больше нравился, когда сыпал обещаниями и не держал слова.
— Хочешь, чтобы я пообещал тебе что-нибудь?
Ракель покачала головой. Они пошли дальше, и она взяла его под руку.
— Я бы хотела, чтобы мы могли все начать сначала, — вздохнула она. — Сделать вид, что ничего не было.
— Я знаю.
— А еще ты знаешь, что ничего из этого не выйдет.
Она попыталась произнести это как утверждение, но в ее голосе и словах все равно притаился маленький знак вопроса.
— Я хочу уехать, — сказал он.
— Вот как? Куда же?
— Не знаю. Не ищи меня. Особенно в Северной Африке.
— В Северной Африке?
— Это реплика Марти Фельдмана из фильма «Красавчик Жест». Он хочет спрятаться, но так, чтобы его нашли.
— Понимаю.
Над ними в сторону желто-зеленой размытой опушки леса проплыла тень. Они посмотрели наверх: это был один из лебедей.
— Ну и как там, в этом фильме, — спросила Ракель, — нашли они друг друга?
— Разумеется.
— Когда вернешься?
— Никогда, — ответил Харри. — Я никогда не вернусь.
В холодном подвале одного из домов района Тёйен стояли два взволнованных представителя местного самоуправления и смотрели на человека в комбинезоне с толстенными очками на носу. Человек говорил, а из его рта вырывался пар, как облачко меловой пыли.
— С домовым грибком всегда так: его не видно, но он есть.
Он сделал паузу, откинул средним пальцем косую прядь, упавшую на лоб, и повторил:
— Но он есть!
Примечания
