— Знаю, но рассказала! что приснилось ей, будто она приехала на море вместе с нами! И пошла искупаться. Вода была спокойной, прозрачной. Но, когда Капля Вошла в нее — замутилась. Она оглянулась, чтобы вернуться на берег, но никого Не увидела. И берега тоже. Капка стала звать кентов, но никто из нас не появился, только Сивуч. Он подошел к Задрыге и стал успокаивать:
— Чего струхнула? Воды испугалась? Не стоит мандражировать! Все лишь поначалу страшно. Потом самой легко будет. Хиляй на глубину!
— И Капка послушалась. Сивуч ее за руку взял — помочь. А она его руку видит, а тепла не чует. Будто она из воздуха. Сам Сивуч хоть и рядом, но тоже… По воде идет. По верху. Не намокает. И все дальше в воду тянет Капку. Сам смеется, вроде, вот теперь она вместе с ним фартовать станет, в его малине. Задрыга хотела вырвать руку, слинять. Но… Откуда ни возьмись — Тоська… Обняла Каплю и за собой повела. А впереди черная волна. Громадная!
— Кончай! Завязывай трёп! — не выдержал Шакал, побелев с лица и кинулся навстречу врачу, вышедшему из комнаты. Тот устало опустился на скамью, снял маску:
— Я не волшебник! Я сделал все!
— Она жива?!
— Нет. Умерла…, — замерли руки врача.
Шакал сорвался со скамьи, бросился в комнату, где лежала Капка.
— Капля! Задрыга! — закричал так, словно хотел разбудить дочь от сна. Но бледное, осунувшееся лицо, повзрослевшее до неузнаваемости, не дрогнуло. Глаза плотно закрыты, в ледяную полоску сжаты губы.
— Задрыга! Как же ты?! — схватил леденеющие руки, будто хотел вырвать дочь из лап смерти. Но… Поздно…
— Ты самой судьбой была дана в спасение мое, а я — не понял! — простонал пахан и вышел из комнаты, едва волоча ставшие непослушными ноги.
Он сел на скамью. Огляделся. Увидел открытую дверь сарая. Фартовых не было. Они не стали ждать расправы за Капку. И ушли, понимая, что торопить с отъездом Черную сову уже не стоит. Ей отомстила сама Фортуна…
Шакал сидел на скамье один, как перед судом. Никого вокруг. Лишь дождь смывал с асфальта легкий налет пыли. Холодные, длинноногие струи лили с неба из черных туч черным дождем, поливая седую голову пахана. Он ничего не чувствовал, не слышал. Дождь бил в самую душу. Пахан сидел на скамье, как сявка, какому запретили канать с фартовыми в одной хазе. И… Стремачил собственную беду…
