военный атташе — поправляет галстук, смотрит на себя в зеркало и идет во внутренний дворик.
Сэр Роберт Кетль ложится в четверть первого. Однако он вскрывает пакет и дважды перечитывает несколько строк, подписанных Мирзой Али-Мухамедом. Прочитав, он поднимает стеклянные глаза на майора Герда.
— Скоты!…
Потом бледнеет так, что майор готов позвонить и кинуться к нему на помощь. Но сэр Роберт отстраняет его:
— Перси Гифт!
И Перси Гифт оторван от серьезнейшей партии в покер с секретарями. Через минуту майор Герд и он стоят у постели сэра Роберта, которому врач только что впрыснул шприц кофеина.
У сэра Роберта слабое сердце — тропическая малярия и двадцать два года на востоке.
Он указывает Перси Гифту на вскрытый конверт и письмо.
— Вы хорошо знаете страну… Пусть это стоит миллион… Но это должно быть здесь!…
Он показывает на стол.
— Вы его знаете?… Опасный тип… Помните, мистер Гифт!
— Разумеется. Смею вас уверить…
— Эти ослы тоже принимают меры, но…
В комнате нет никого, но в лице Перси Гифта, третьего из полудюжины секретарей, сэр Роберт Кетль видит что-то вроде сочувствия. Поэтому он не продолжает и глазами указывает ему выход.
Перси бесшумно уходит. Партия в покер прервана.
Сэр Роберт Кетль отпускает майора и тяжело поворачивается к стене. Двадцать два года на востоке, будущий вице-король колоний — и все это в руках одного человека, “туземца” Абду-Рахим-хана.
Тревога чувствовалась за каждым поворотом кривых, грязных улочек. Одинокие всадники проносились галопом мимо наемного экипажа, заглядывая в лицо Абду-Рахиму. Вооруженные хватали под уздцы коней и сразу отпускали, разглядев седока. И наконец, в квартале законодательного собрания, в новом городе, экипаж останавливали через каждые несколько шагов. Все это было достаточно ясно для Абду-Рахима.
Кому нужен документ, в чьих руках секретное соглашение будет смертельным оружием?
В руках оппозиции. К кому должен неминуемо прийти похититель? К депутатам оппозиции!
И здесь его стерегли три тысячи сыщиков и полицейских, которыми располагал Мирза Али- Мухамед.
Еще далеко до полуночи, но ясно, что все городские ворота закрыты. Выбраться из города можно только дерзкой хитростью. А нужно уйти, надо проникнуть в свой загородный дом, оседлать лучшего коня в Мирате и уйти в горы. Там легче укрыться и оттуда легче действовать.
Городские ворота закрыты. Но разве посмеют побеспокоить королевского офицера, возвращающегося в летнюю резиденцию посольства? Королевский офицер выпил лишнее, не следует его раздражать. Едва ли приятно завтра Мирзе Али-Мухамеду получить грубое письмо от королевского посла. И кому приятно отсидеть шесть месяцев за оскорбление офицера королевской армии, “гостя и друга Полистана”.
Скрипя, отворяются ворота. Часовые отдают честь весело насвистывающему офицеру, развалившемуся в наемном экипаже. За воротами офицер сразу трезвеет и еще полчаса едет, не произнося пи звука.
Только у кипарисовой аллеи, где начинаются загородные дома, он указывает вознице на глиняную стену виноградника. Возница едет вдоль стены, минует владения Абду-Рахим-хана, огибает угол глиняной ограды. Вдруг он чувствует тяжелую руку на плече и, когда поворачивается к седоку, видит у него в одной руке золотую монету, а в другой — автоматический пистолет.
Экипаж останавливается. Седок стал на сиденье и взялся рукой за ограду. Потом он уже сидит на самой ограде. Он бросает вознице монету и говорит совершенно ясно на их родном языке, показывая револьвер.
— А это, если будешь болтать!…
Экипаж отъезжает с некоторой поспешностью. В поле на дороге — пальто и кепи королевского офицера.
Абду-Рахим-хан прыгает с ограды и попадает с мягкую цветочную клумбу. Он — дома.
Против входа в конюшню на земле спят конюхи. Над ними на шесте — тусклый фонарь. Абду-Рахим будит старшего.
— Солдаты в доме?…
— Да, господин.
— И у ворот?
— Да, господин…
— Оседлай текинца.
И пока конюх седлает вороного коня с маленькой продолговатой головой, осторожно поглаживая его по черной, отливающей шелком шее, Абду-Рахим принимает некоторое решение.
Коня выводят из конюшни. Он ржет и играет, косясь на Абду-Рахима. Сумасшедший огонек в лучистых глазах, белок с кровавыми жилками. Его удерживают оба конюха и отпускают сразу. Конь чует на себе всадника.
Галопом с места по аллее сада, и уже издали глухой голос Абду-Рахима:
— Поручаю вас богу!…
Текинец ровным галопом берет аллею, круто огибает водоем. Еще аллея и в конце ворота. Песок заглушает топот. Как порыв ветра, сбив зазевавшегося караульного, текинец вылетел на дорогу.
Два выстрела. Мимо!
Текинец прыгает через глиняную ограду, скачет по скошенному полю, еще ограда, потом горный поток, и Абду-Рахим тем же галопом выезжает на старую горную дорогу.
Это вьючная тропа, которой шли караваны на север к границе в те годы, когда еще не было внизу, в долине, шоссе. Это кратчайший путь. Почти пятьсот километров до советской границы. Здесь на пути, у реки Лар, — кибитки его племени. Здесь — спасенье и победа.
Крутой подъем, засыпанный острыми камнями, текинец берет вскачь.
Вечер без сумерек — утро без рассвета. Внизу уже кипят солнцем и зеленью сады. Утренний ветер из-за гор налетает на глиняный город, спрятанный в стенах и башнях. Абду-Рахим видит минареты, крыши старого дворца на холме, витые колонны — весь пробудившийся город. Еще взгляд, как бы короткое прощание, и ровной рысью туда, за перевалы, где снеговые вершины в пылающем ранним солнцем небе. — Поручаю вас богу…
ОППОЗИЦИЯ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ
В квартале, называемом “Четыре сада”, среди кипарисов — трехэтажное, выстроенное европейским архитектором здание. Европейцы считают его типичным для восточного стиля, жители Мирата — типичным для европейского стиля. Но первые более правы. Приняв во внимание жестокое солнце Полистана, архитектор позаботился о широкой веранде, со всех четырех сторон охватывающей дом. Дом этот — законодательное собрание — парламент Полистана. Четыре месяца в году парламент заседает под полотняным навесом веранды, выходящей в сад.
В эти месяцы в парламенте редко собирается кворум, депутаты предпочитают палатки в глубине сада, где кофе, шербет и зеленый, утоляющий жажду чай. Палатки разбросаны по всему саду — цветные, пестро разрисованные, под чинарами, среди роз, они заставляют европейцев вспоминать о садах Гарун-Аль- Рашида и сказках Шахерезады. Впрочем, здесь нет султанши, нет невольниц и эфиопов, а в плетеных белых стульях полулежат одетые в щегольские белые европейские костюмы депутаты центра. Но бывают и до сих пор не снявшие чалму седобородые купцы из дальних провинций, переменившие совсем недавно национальный костюм на старомодные двубортные европейские сюртуки. Муллы и горные ханы правого крыла до сих пор не изменили кальяну ради европейских сигарет и трубок, они избегают стульев и сидят,
