каждым взмахом. <…> Он поднимался, пронзая слои воздуха, прогибающиеся и рвущиеся, пропуская его дальше, и гигантские дуги разворачивались восходящим зигзазом, необъятной улыбкой аллигатора, бесконечными ступенями зиккурата, на вершине которого нет никакого бога, а есть только ты сам, конец всего, цепочка неизвестных величин, низвергающаяся с небесных высот лестницей испытаний для бесчисленных претеритов, толпящихся внизу».
Подробно проанализировать в объеме послесловия все мифологические, исторические, библейские и литературные аллюзии, присутствующие в тексте романа, к сожалению, не удастся. Невозможна здесь и исчерпывающая интерпретация весьма значимой для адекватного понимания романа символики имен и чисел. Приведем лишь несколько любопытных деталей, связанных с именами персонажей.
Во-первых, имена героинь «старшего поколения», так или иначе соотносящихся с материнским образом, представляют собой, по сути, вариации одного и того же имени: Марианна (мать Ламприера) — «зеркальное отражение» имени Анна-Мария (мать Септимуса); имя вдовы Нигля — Аннабель — происходит от той же основы. Казалось бы, из этого ряда выпадает Алиса де Вир; но если вспомнить о том, что роман Лоуренса Норфолка построен на многочисленных литературных аллюзиях, то можно проиллюстрировать это имя следующей цитатой:
«Вскоре Кролик заметил Алису.
— Эй, Мэри-Энн, — сердито крикнул он, — а ты что здесь делаешь?» (Л. Кэрролл, «Алиса в Стране чудес»)
Еще один пример исключительно важной смысловой нагрузки имен персонажей «Словаря Ламприера» — имя Септимус Прецепс. У слова «
Имя Септимус, означающее по-латыни «седьмой», не только сообщает о том, что Септимус Прецепс был седьмым по счету ребенком Франсуа Ламприера, но и включается в пласт сложной числовой символики романа. В ряде нумерологических систем смысл числа 7 соотносится с двумя последними значениями имени
Прецепс, олицетворяя собой идею завершенного цикла с единством материальных и духовных качеств.
Помимо семерки особую смысловую нагрузку в романе несут числа 3 (три корабля с именами фурий; три богини в эпизоде с судом Париса; три профессора, одержимых идеей Летающего Человека, и т. п.); 4 и 5, часто взаимосвязанные и как бы «перетекающие» друг в друга (4 и 5 стихий; 4 памфлета Азиатикуса; 4 или 5 книг Проперция; ср. также следующий диалог:
«— Пять тюфяков, пять стульев, стол, карта города, пять полупустых стаканов, пять тарелок, пять недоеденных порций…
— Сколько вы взяли человек, сержант? — прервал сэр Джон этот инвентарный список.
— Четверых, сэр Джон».); числа 8 и 9, отличающиеся той же взаимосвязью, что 4 и 5 (наиболее отчетливо это проявлено в структуре Девятки-«Каббалы»); число 22, весьма значимое во многих символических системах (22 пирата на судне «Сердце Света»; ассоциации с учением каббалы, основанном на двадцатидвухбуквенном еврейском алфавите); число 27 (27 черепах на крыше оперного театра), связанное с лунной символикой (ср. сквозной для романа знак в виде «неровного полумесяца»); и, наконец, ключевое число 26. 26 — количество букв английского алфавита, и не удивительно, что книга-Словарь построена именно на этом числе. Стоит отметить особую связь числа 26 с упомянутой каббалистической традицией: в каббале сумма числовых значений букв, составляющих имя Бога, равна именно 26, что помещает данное число в ряд особо священных. Есть все основания полагать, что автор был знаком с принципами этого мистического учения, тем более что сам выбор основной «точки отсчета» в романе определился, по всей вероятности, аллюзиями на историю еврейской диаспоры (как реальную, так и вымышленную, которая отразилась в мифе о мировом «еврейском заговоре»). Дело в том, что дата начала главной сюжетной линии в романе — лето 1787 года — находится на хронологической шкале в точности посередине между датой падения Ла-Рошели и датой основания государства Израиль (1947 г.). Принимая во внимание, с какой тщательностью просчитывал Норфолк все детали романа, этот выбор нельзя считать случайным. Можно предположить, что, по замыслу автора, перед читателем, догадавшимся самостоятельно произвести этот подсчет, откроется еще одна из множества тайн «Словаря Ламприера».
В завершение хотелось бы привести слова, вложенные автором в уста Шарля Ламприера: «Настоящим шахматистом может стать только человек, не обладающий собственной волей». Словно в подтверждение этой сентенции Лоуренс Норфолк шаг за шагом стремится подвести читателя к мысли о том, что лишь отказ от эгоистической личной воли, ничтожной по сравнению с глобальными процессами, разворачивающимися в мироздании, дает возможность гармоничного единения с ритмом и закономерностями бытия. А это, в свою очередь, означает освобождение от власти слепой случайности, которого достигают многие персонажи романа — каждый по-своему.
