благородный. Он адъютант NN, кажется?
- Который? - спросил Делесов.
- Тот, который столкнулся со мной, когда мы танцевали. Он славный должен быть человек.
- Нет, он пустой малый, - отвечал Делесов.
- Ах, нет, - горячо заступился Альберт, - в нем что-то есть очень, очень приятное. И он славный музыкант, - прибавил Альберт, - он играл там из оперы что-то. Давно мне никто так не нравился.
- Да, он хорошо играет, но я не люблю его игры, - сказал Делесов, желая навести своего собеседника на разговор о музыке, - он классической музыки не понимает; а ведь Донизетти и Беллини - ведь это не музыка. Вы, верно, этого же мнения?
- О нет, нет, извините меня, - заговорил Альберт с мягким заступническим выражением, - старая музыка - музыка, и новая музыка - музыка. И в новой есть красоты необыкновенные: а Сомнамбула?! а финал Лючии?! а Chopin?! а Роберт?! Я часто думаю... - он приостановился, видимо, собирая мысли, - что ежели бы Бетховен был жив, ведь он бы плакал от радости, слушая Сомнамбулу. Везде есть прекрасное. Я слышал в первый раз Сомнамбулу, когда здесь были Виардо и Рубини, - это было вот что, - сказал он, блистая глазами и делая жест обеими руками, как будто вырывая что-то из своей груди. - Еще бы немного, то это невозможно бы было вынести.
- Ну, а теперь как вы находите оперу? - спросил Делесов.
- Бозио хороша, очень хороша, - отвечал он, - изящна необыкновенно, но тут не трогает, - сказал он, указывая на ввалившуюся грудь. - Для певицы нужна страсть, а у нее нет. Она радует, но не мучает.
- Ну, а Лаблаш?
- Я его слышал еще в Париже в Севильском цирюльнике; тогда он был единствен, а теперь он стар, - он не может быть артистом, он стар.
- Что ж, что стар, все-таки хорош в morceaux d'ensemble, - сказал Делесов, всегда говоривший это о Лаблаше.
- Как что же, что стар? - возразил Альберт строго. - Он не должен быть стар. Художник не должен быть стар. Много нужно для искусства, но главное огонь! - сказал он, блистая глазами и поднимая обе руки кверху.
И действительно, страшный внутренний огонь горел во всей его фигуре.
- Ах, боже мой! - сказал он вдруг. - Вы не знаете Петрова - художника?
- Нет, не знаю, - улыбаясь, отвечал Делесов.
- Как бы я желал, чтобы вы с ним познакомились! Вы бы нашли удовольствие говорить с ним. Как он тоже понимает искусство! Мы с ним встречались прежде часто у Анны Ивановны, но она теперь за что-то рассердилась на него. А я очень желал бы, чтобы вы с ним познакомились. Он большой, большой талант.
- Что ж, он картины пишет? - спросил Делесов.
- Не знаю; нет, кажется, но он был художник академии. Какие у него мысли! Когда он иногда говорит, то это удивительно. О, Петров большой талант, только он ведет жизнь очень веселую. Вот жалко, - улыбаясь, прибавил Альберт. Вслед за тем он встал с постели, взял скрипку и начал строить.
- Что, вы давно не были в опере? - спросил его Делесов.
Альберт оглянулся и вздохнул.
- Ах, я уж не могу, - сказал он, схватившись за голову. Он снова подсел к Делесову. - Я вам скажу, - проговорил он почти шепотом, - я не могу туда ходить, я не могу там играть, у меня ничего нет, ничего - платья нет, квартиры нет, скрипки нет. Скверная жизнь! скверная жизнь! - повторял он несколько раз. - Да и зачем мне туда ходить? Зачем это? не надо, - сказал он, улыбаясь. - Ах, 'Дон-Жуан!'
И он ударил себя по голове.
- Так поедем когда-нибудь вместе, - сказал Делесов.
Альберт, не отвечая, вскочил, схватил скрипку и начал играть финал первого акта 'Дон-Жуана', своими словами рассказывая содержание оперы.
У Делесова зашевелились волосы на голове, когда он играл голос умирающего командора.
- Нет, не могу играть нынче, - сказал он, кладя скрипку, - я много пил.
Но вслед за тем он подошел к столу, налил себе полный стакан вина, залпом выпил и сел опять на кровать к Делесову.
Делесов, не спуская глаз, смотрел на Альберта; Альберт изредка улыбался, и Делесов улыбался тоже. Они оба молчали; но между ними взглядом и улыбкой ближе и ближе устанавливались любовные отношения. Делесов чувствовал, что он все больше и больше любит этого человека, и испытывал непонятную радость.
- Вы были влюблены? - вдруг спросил он.
Альберт задумался на несколько секунд, потом лицо его озарилось грустной улыбкой. Он нагнулся к Делесову и внимательно посмотрел ему в самые глаза.
- Зачем вы это спросили у меня? - проговорил он шепотом. - Но я вам все расскажу, вы мне понравились, - продолжал он, посмотрев немного и оглянувшись. - Я не буду вас обманывать, я вам расскажу все, как было, сначала. - Он остановился, и глаза его странно, дико остановились. - Вы знаете, что я слаб рассудком, - сказал он вдруг. - Да, да, - продолжал он, - Анна Ивановна вам, верно, рассказывала. Она всем говорит, что я сумасшедший! Это неправда, она из шутки говорит это, она добрая женщина; а я точно не совершенно здоров стал с некоторого времени.
Альберт опять замолчал и остановившимися, широко открытыми глазами посмотрел в темную дверь.
- Вы спрашивали, был ли я влюблен? Да, я был влюблен, - прошептал он, поднимая брови. - Это случилось давно, еще в то время, когда я был при месте в театре. Я ходил играть вторую скрипку в опере, а она ездила в литерный бенуар с левой стороны.
Альберт встал и перегнулся на ухо Делесову.
- Нет, зачем называть ее, - сказал он. - Вы, верно, знаете ее, все знают ее. Я молчал и только смотрел на нее; я знал, что я бедный артист, а она аристократическая дама. Я очень знал это. Я только смотрел на нее и ничего не думал.
Альберт задумался, припоминая.
- Как это случилось, я не помню; но меня позвали один раз аккомпанировать ей на скрипке. Ну что я, бедный артист! - сказал он, покачивая головой и улыбаясь. - Но нет, я не умею рассказывать, не умею... - прибавил он, схватившись за голову. - Как я был счастлив!
- Что же, вы часто были у нее? - спросил Делесов.
- Один раз, один раз только... но я сам виноват был, я с ума сошел. Я бедный артист, а она аристократическая дама. Я не должен был ничего говорить ей. Но я сошел с ума, я сделал глупости. С тех пор для меня все кончилось. Петров правду сказал мне: лучше бы было видеть ее только в театре...
- Что же вы сделали? - спросил Делесов.
- Ах, постойте, постойте, я не могу рассказывать этого.
И, закрыв лицо руками, он помолчал несколько времени.
- Я пришел в оркестр поздно. Мы пили с Петровым этот вечер, и я был расстроен. Она сидела в своей ложе и говорила с генералом. Я не знаю, кто был этот генерал. Она сидела у самого края, положила руки на рампу; на ней было белое платье и перлы на шее. Она говорила с ним и смотрела на меня. Два раза она посмотрела на меня. Прическа у ней была вот этак; я не играл, а стоял подле баса и смотрел. Тут в первый раз со мной сделалось странно. Она улыбнулась генералу и посмотрела на меня. Я чувствовал, что она говорит обо мне, и вдруг я увидел, что я не в оркестре, а в ложе, стою с ней и держу ее за руку, за это место. Что это такое? - спросил Альберт, помолчав.
- Это живость воображения, - сказал Делесов.
- Нет, нет... да я не умею рассказывать, - сморщившись, отвечал Альберт. Я уже и тогда был беден, квартиры у меня не было, и когда ходил в театр, иногда оставался ночевать там.
- Как? в театре? в темной пустой зале?
- Ах! я не боюсь этих глупостей. Ах, постойте. Как только все уходили, я шел к тому бенуару, где она сидела, и спал. Это была одна моя радость. Какие ночи я проводил там! Только один раз опять началось со мной. Мне ночью стало представляться много, но я не могу рассказать вам много. - Альберт, опустив
