прервался, и Анри три часа с половиной демонстрировала вредному квизу преимущества семейной жизни; потом они поехали к источнику, где барон согласился, что кое-кто все-таки нуждается в опытной и, главное, предусмотрительной баронессе – если Анри согласится осчастливить…
Анри не согласилась, и дело пошло на новый круг.
Временами Конрад думал, что если однажды они совпадут во мнениях на супружество, и все закончится венчальным алтарем в храме Добряка Сусуна, это будет куда скучнее бесконечных ссор и примирений. А Генриэтта утверждала, что ссориться и мириться после сочетания законным браком стократ увлекательней. Короче, тема неизменно находила отклик в двух чутких сердцах.
Получить отпуск обоим удалось лишь поздней весной, и то благодаря покровительству Кольрауна, а также высочайшему вмешательству: его величество Эдвард II подписал указ о награждении барона орденом 'Темной Брани' I-й степени, с лентами и бантами, а в конце указа вставил краткий, не полагающийся по форме, но очень убедительный постскриптум. Ознакомясь с королевским постскриптумом, желчный прокуратор Цимбал проел барону всю плешь, жалуясь на подлость и неблагодарность отдельных обер- квизиторов, но отпуск дал. Каким образом Анри добилась от председателя 'двух Т' аналогичной милости, осталось загадкой, только в Литтерн они уехали вдвоем. Знаменитые местные источники, чья вода благотворно влияла на печень и прочие телесные жилы, оказались выше всяческих похвал. Добавим, что печень барона по вечерам изрядно страдала от сухого литтернского хереса, дивного в сочетании с острым сыром 'Жильдерец', обросшим густой синей бородой плесени, а прочие телесные жилы Конрада ночью подвергались чрезмерному утомлению.
Утром, значит, были воды, а дальше – как получится.
Там же, в Литтерне, в обществе экзальтированных поклонниц, обнаружился и прославленный бард- изгнанник Томас Биннори. Печень барда, согласно рекомендациям медикусов, нуждалась в целительных водах много больше печени квизитора. Потягивая шипучую влагу, Томас на часок-другой разгонял табун любительниц поэзии, чтобы от души поговорить с 'приятными людьми в нашем лице', как любил шутить Биннори в хорошем расположении духа. К творчеству барда Конрад был равнодушен, предпочитая бульварных трубадуров, но ему доставляло удовольствие видеть раскрасневшуюся Анри, возбужденно спорящую с томным поэтом о преимуществах ассонансной рифмы над консонантной. Ради этого он соглашался терпеть назойливый интерес барда к 'Делу о сгинувших квесторах': Томас терзал барона, понуждая вновь и вновь возвращаться к закрытому делу, вспоминая мелочи и детали.
Не получалось отговориться даже тайной следствия: история обрела широкий резонанс, о ней сплетничали на всех углах Реттии – а многочисленным участникам 'базара за семью печатями', как выразился Месроп Сэркис, рты не заткнешь.
Избегая лишних подробностей, могущих скомпрометировать высокопоставленных особ, барон удовлетворял любопытство барда. Сам же бард чиркал перышком в записной книжке и уверял Анри, что по возвращении непременно перепишет трагедию 'Заря', добавив массу чудесных арий и речитативов.
– Барон, вы прошли мимо златых копей! – восклицал Томас по сто раз на дню. – Дивная, восхитительная тема! Вот скажите: сколько страниц занял ваш отчет о деле? Можете не отвечать, я и сам знаю: много для квизитора, мало для искусства! А я напишу шесть баллад, по числу квесторов, поэму 'Губерт и Хендрика' в пяти частях, с прологом и эпилогом, батальную сагу 'О доме Ривердейлов', оду 'Крепундия', авантюрьетту 'Путешествие из Реттии в Чурих' с массой продолжений, лирическую драму 'Барон в поход собрался'…
– Зачем так много? – смеялась Анри.
Бард не разделил ее веселья.
– Затем, что у меня намечается капитальный ремонт дома. А стерва Франческа, моя бывшая жена, по суду отбирает десятину с каждого гонорара, включая подарки его величества. И потом, я хочу обновить гардероб. А крошка Лизетт – она такая требовательная… Как прикажете выкручиваться, сударыня? Нет, вы спасли меня, честное слово, спасли: эпический цикл 'Сто лет одиночества', сериал 'Горбатый рыцарь'…
– Ваши саги не будут иметь успеха, Томас, – сказал барон. – В этой истории не было ни единой любовной сцены. А нынешняя публика слишком требовательна: на чистых баталиях и интригах успех не построишь.
– Ах, барон! – комично развел руками бард. – Во многом вы правы. Но мой талант позволяет видеть дальше скучной правды жизни. Поверьте, недостатка в любовных сценах не возникнет…
И Томас Биннори подмигнул смутившейся вигилле.
В конце отдыха барона настигла депеша. К счастью, не служебная, а личное послание – из канцелярии Ордена Зари. К закрытому делу о квесторах депеша отношения не имела. Конрада фон Шмуца, рассыпаясь в любезностях, убедительно просили быть в столице через пять дней – дабы почтить своим присутствием открытие детского приюта, учрежденного Орденом. Барон имел честь оказаться в совете попечителей оного приюта. Хоть бы номинально затребовали согласия, идеалисты драные! Увы, отказаться Конрад не мог: детский приют – дело благородное, а в депеше ясно указывалось, что прокуратор Цимбал, старый лис – тоже в числе попечителей…
Послание сходного содержания, доставленное шустрым почтовым гением, получила и Анри.
– Так что извольте доложить: приехали, господа хорошие!
– Не 'извольте', а 'позвольте', – не замедлил поправить агитатора дотошный Конрад.
Перебравшись из седла в карету, а из Литтерна – в Реттию, он обрел часть былого педантизма.
– Извиняюсь, сударь, мы в университетах не сиживали. Мы больше на козлах, с кнутом. Позвольте к оплате пол-бинара и три мона… Что, опять не то сказал? – искренне расстроился кучер, узрев скепсис на лице дворянина и улыбку на губах дамы, которой тот подавал руку, помогая выйти из кареты.
Утешив агитатора звонким полновесным бинаром, фон Шмуц мгновенно забыл о кучере с его словесной путаницей. Потому что испытал сильное потрясение, усиленное кошмарным чувством deja vu. Нет, здание приюта было незнакомо барону. Трехэтажный, в стиле 'modern antiq', дом: низкие ступени ведут к портику с витыми колоннами, предваряющему вход; высокая дверь с ручками из литой бронзы; фасад с ажурными окнами украшен лепниной; два пузатых балкончика, широкий фронтон, двускатная крыша…
Зато на фронтоне имелась до боли знакомая надпись:
Соответственно, левая половина здания сияла снежной белизной малабарского мрамора, а правая подавляла непроглядной чернотой дангопейского базальта. Решетка ограды, выкрашенная в те же два проклятых цвета, черно-белые плитки дорожки, ведущей к дому…
