Как известно, строевая подготовка — одна из составных частей военного обучения любой, в том числе и современной, армии. Это и понятно: строевая подготовка имеет огромное организующее значение Даже хорошо вооруженная масса людей продолжает оставаться толпой, если она не знает команд, не умеет подчиняться им, не представляет собой организма, всей деятельностью которого руководит воля, знание и талант военачальника — мозга этого организма. Это я ощутил, проверил на войне, в том числе и под Сталинградом.
Но вернемся на дорогу, по которой я проезжал к Городищу в январе 1943 года, направляясь к П. И Батову.
К окраине поселка с давних времен прилепилось небольшое сельское кладбище, на котором начали хоронить своих убитых и гитлеровцы, недавно еще занимавшие Городище. Кладбище не могло вместить всех фашистов, нашедших здесь смерть. Длинные правильные ряды глинистых бугорков, увенчанных березовыми крестами, вышли далеко в открытую степь…
Может быть, раньше, до войны, Городище имело свой облик, как имеет его любая деревня или город. Сейчас же все поселки фронтовой полосы имели одно лицо, страшное лицо войны: сожженные дома, развороченные снарядами печные трубы, до половины срезанные, обожженные деревья. Остатки населения и войска ютились в землянках. В землянке же находился и командный пункт Павла Ивановича Батова, который, увидев меня, проворно поднялся с места и легкой, быстрой походкой направился навстречу. Мы обнялись.
Я знал, что за время войны Батов не раз бывал на ответственнейших и труднейших участках огромного фронта. Но ни время, ни работа, ни переживания не изменили его. Он был такой же, каким я его помнил по Московской Пролетарской дивизии: невысокий, худощавый, со слегка запавшими щеками продолговатого лица, подвижный и энергичный.
За ужином разговор вертелся вокруг вопросов, связанных с положением на нашем фронте. Когда же на столе появился самовар, его уютный шум и тоненькое посвистывание вызвали то особое настроение, которое располагает к откровенности и воспоминаниям.
— А как Крейзер? Кстати, ты же с ним начинал войну. Я слышал, вы там сражались великолепно. И Крейзер, говорят, отлично себя показал. Может, расскажешь, как там все сложилось?
Я рассказал о боях под Борисовом и на Березине, о мужестве и самоотверженности бойцов, о Крейзере, пользовавшемся огромным авторитетом и любовью бойцов и командиров. А йотом шутливо спросил сам:
— А вы Батова по Пролетарке помните?
— Смутно, — поддержал шутку Павел Иванович.
— А что я Батову обязан тем, что остался служить в кадрах армии, не забыли? — спросил опять я. Батов засмеялся:
— Ну, уж ты скажешь!.. Шутник!..
Но я не шутил. Это было действительно так. К концу первого года службы в Московской Пролетарской дивизии я, как и полагалось одногодичникам, сдал экзамен и получил право уйти в запас командиром взвода. Однако я решил остаться в армии и продолжать служить в дивизии. Решение пришло не случайно. Служба в армии привлекала своей организованностью и, я бы сказал, ясностью. Ясностью — это не значит простотой, примитивностью. Скорее, наоборот, привлекало сознание и ощущение серьезности, значимости, сложности тех обязанностей, которые лежат на командире.
Я уже говорил о своем интересе к тактике. Пожалуй, он был одним из существенных факторов в выборе мною профессии. Говорят, ни с чем не сравнимое удовлетворение испытывают создатели материальных ценностей. Но нечто подобное испытывает и командир во время и после воплощения в жизнь своего тактического замысла. Ты принял решение. Выполняя его, десятки, сотни людей действуют определенным образом, обеспечивая успех порученного тебе дела. В военных условиях при этом на карту ставится жизнь твоих бойцов и твоя собственная. Ты отвечаешь за всех и за все. Ты тоже чувствуешь себя творцом и, по существу, являешься им. Теперь, на войне, я это испытывал постоянно и в полной мере. А тогда, когда выбором профессии я решил свою судьбу, понять это, так сказать, теоретически, умозрительно помог не кто иной, как Павел Иванович Батов.
Именно он в первый год моей службы в Московской Пролетарской дивизии, часто привлекая меня к штабной работе, раскрыл мне высокий и благородный смысл деятельности кадрового командира, военной профессии.
Павел Иванович Батов каким-то образом понял, что я военный по призванию раньше, чем я сам, и настойчиво рекомендовал мне остаться на службе в кадрах Красной Армии.
— Вот хочу спросить тебя, — раздумчиво сказал Батов, наливая из самовара очередной стакан чая, — теперь, когда ты сам стал не только взрослым, думающим командиром, но когда у тебя за плечами уже немалый опыт войны, даже двух войн, как тебе кажется: правильно велась у нас в Пролетарской боевая подготовка? Тебе лично пригодилось, помогло то, чему ты научился в дивизии до войны?
— Безусловно. Особенно если соединить в одно и передать молодым командирам все то, чему учили разные командиры Пролетарской дивизии: Крейзер — быстро и продуманно готовить опорный пункт; Батов — безупречно организовать штабы; Бирюзов — налаживать лыжную подготовку; Галицкий — ценить и использовать личную инициативу, воспитывать умение принять самостоятельное решение…
— Да-а-а, — протянул Павел Иванович. — Все так и было.
— А я еще и о другом часто думаю, Павел Иванович. Как правильно поступали в Пролетарской, когда жестко требовали выполнения задания, будто от невыполнения его действительно зависела жизнь или смерть людей, победа или поражение всей Красной Армии…
Мы замолчали и долго сидели, слушая легкое пофыркивание самовара и мысленно устремив взор в прошлое…
31 января 1943 года капитулировала Южная группа немецко-фашистских войск, окруженных под Сталинградом. Северная группа еще продолжала сопротивление.
1 февраля наша артиллерия обрушила на врага мощный удар, затем в небе появились краснозвездные самолеты. Туман, окутавший ночью землю густой пеленой, начал рассеиваться. В стереотрубу я наблюдал, как дружно пошли в атаку наши пехотинцы.
Бойцы и командиры дрались яростно и самоотверженно. Уже через один — три часа над немецкими окопами то там, то здесь птицами взметнулись белые платки и флаги. Отступать окруженному врагу было некуда, выход один — сдаваться.
С десяти часов утра в наш тыл потянулись колонны пленных. Только за один день наша армия захватила их около 16 тысяч.
2 февраля фашистские войска в заводском районе Сталинграда капитулировали.
Для нашей дивизии непосредственной боевой задачей было освобождение тракторного завода. И мы освободили то, что совсем недавно было гордостью и украшением машиностроительной индустрии СССР, крупнейшим в стране предприятием тракторной промышленности.
Из всех цехов Сталинградского тракторного завода относительно уцелел лишь один сборочный. Правда, крыши на нем не было. Окон тоже. Часть стен обвалилась. На цементном полу местами разбегались ручьи трещин, местами зияли глубокие воронки. Но все-таки остатки стен слегка защищали от ветра и создавали иллюзию, что мы находимся в помещении.
Здесь, в этом некогда просторном и чистом цеху, мы решили провести митинг.
Я смотрел на выстроившихся людей, на их мужественные лица, вчера еще суровые и жесткие, а сегодня сиявшие радостью, и старался навсегда запечатлеть в памяти эти минуты. Мне это удалось. Вот и сейчас, не закрывая глаз, я вижу этот цех, слышу голос председательствовавшего на митинге замполита дивизии Корогодского:
— Свободному Сталинграду — ура!
Слышу ответное троекратное «ура!», летящее прямо в февральское небо.
Митинг открыт. Мне предоставлено слово. Насколько помню, для подготовки к выступлению у меня не было ни времени, ни возможности. Я просто говорил то, что думал, чем жил в эти минуты.
Потом выступали бойцы, командиры, политработники. Они говорили по-разному: одни — с трудом преодолевая смущение, свойственное для редко выступающих публично людей, другие — привычно бойко и смело, третьи вообще почти не могли говорить от силы и обилия переполнявших их чувств. Но чувства эти
