Провена.
Рогроны никогда не вращались в обществе, нигде дальше своей лавки не бывали; в Париже они ни с кем не вели знакомства и теперь жаждали удовольствий светской жизни. Вернувшись в Провен, переселенцы разыскали прежде всего супругов Жюльяр из «Китайского шелкопряда» с их детьми и внуками; потом семью Гепенов, вернее — целый клан Гепенов, внук которых и сейчас еще был владельцем «Трех прялок»; наконец бывшую владелицу «Домовитой хозяйки», г-жу Гене, у которой три дочери были замужем в Провене. Эти три больших рода — Жюльяры, Гепены и Гене — распространились по городу, как сорняки по лугу. Мэр города г-н Гарслан был зятем г-на Гепена. Священник, аббат Перу, был родным братом г-жи Жюльяр, в девичестве Перу. Председатель суда г-н Тифен был братом г-жи Гене, которая подписывалась: «урожденная Тифен».
Царицей города была прекрасная г-жа Тифен-младшая, единственная дочь г-жи Роген, богатой жены бывшего парижского нотариуса, о котором никогда не упоминалось. Красивая, изящная и остроумная, нарочно выданная замуж в провинцию своей матерью, не желавшей иметь ее под боком и взявшей ее из пансиона чуть ли не накануне свадьбы, Мелани Роген смотрела на Провен как на место ссылки и вела себя там удивительно умно. Она получила прекрасное приданое, и у нее были еще лучшие виды на будущее. Что же касается г-на Тифена, то его старик отец почти уже выделил свою старшую дочь, г-жу Гене, дав ей в приданое, в счет наследства, значительную часть своего имущества, — так что отцовское имение, находившееся в пяти лье от Провена и приносившее восемь тысяч франков дохода, целиком должно было отойти к сыну. Таким образом, Тифены, у которых при вступлении в брак было двадцать тысяч ренты, кроме дома и председательского оклада, могли рассчитывать в будущем еще на двадцать тысяч франков в год. «Жалеть их не приходится», — говорили в Провене-Великой, единственной заботой прекрасной г-жи Тифен было достигнуть того, чтобы мужа избрали в депутаты. Депутат получил бы место судьи в Париже, а тогда уж она живо добилась бы его перевода из трибунала в королевский суд. Вот почему она со всеми ладила и всем старалась понравиться. И что самое удивительное — ей это удавалось! Два раза в неделю она принимала провенскую буржуазию в своем красивом доме в верхнем городе. Эта молодая, двадцатидвухлетняя женщина не сделала еще ни одного ложного шага на столь скользком пути. Она весьма искусно льстила самолюбию каждого, умела играть на слабых струнках, с солидными людьми бывала солидна; с девицами — девически молода; с мамашами — полна материнских забот; с молодыми женщинами — предупредительна и весела и со всеми — очаровательно любезна. Словом, то была жемчужина, сокровище, гордость Провена. Она еще и не заикалась о своем желании, а уже все избиратели Провена только и ждали, чтобы их дорогой председатель суда достиг надлежащего возраста и можно было избрать его в депутаты. Каждый верил в его таланты и, видя в нем для себя заручку, рассчитывал на его покровительство: о, г-н Тифен сделает карьеру, он будет министром юстиции, он не забудет о Провене!
Вот с помощью каких уловок удачливая г-жа Тифен царила в Провене. Г-жа Гене, сестра г-на Тифена, выдав старшую дочь за прокурора Лесура, вторую — за врача, г-на Мартене, и третью — за нотариуса Офре, сама вторично вышла замуж за начальника налогового управления г-на Галардона. Г-жи Лесур, Мартене, Офре и их мать г-жа Галардон считали председателя суда Тифена самым богатым и даровитым человеком в семье. Королевский прокурор, приходившийся по жене племянником г-ну Тифену, был кровно заинтересован в переводе дядюшки в Париж, чтобы место председателя суда в Провене занять самому. Четыре дамы (г-жа Галардон обожала брата) окружили г-жу Тифен подобием придворного штата, и для них ее совет, ее мнение были законом Старший сын г-на Жюльяра, женатый на единственной дочери богатого фермера, воспылал внезапной страстью, тайной, поэтической и бескорыстной, к жене председателя суда, ангелу, спустившемуся с парижских небес. Хитрая Мелани не собиралась, конечно, усложнять свою жизнь романом с каким-то Жюльяром, но не прочь была превратить его в Амадиса и извлечь пользу из его глупости; она посоветовала ему приступить к изданию газеты, для которой сама стала бы нимфой Эгерией. Два года тому назад Жюльяр, подстегиваемый своей романтической страстью, завел газету и почтовые кареты для Провена. Газета называлась «Улей, орган Провена» и содержала статьи по литературе, археологии и медицине, состряпанные в семейном кругу. Объявлениями со всего округа вполне окупались расходы. Подписка (двести человек подписчиков) была чистой прибылью. В газете печатались совсем непонятные для жителей Бри меланхолические стансы, посвященные «Ей!!!» (с тремя восклицательными знаками). Таким образом, чета Жюльяров-младших, восхищавшаяся добродетелями г-жи Тифен, присоединила весь клан Жюльяров к клану Гене. И, разумеется, салон председателя суда стал первым салоном в городе. У горсточки провенской аристократии был свой салон в верхнем городе, собиравшийся у старой графини де Бресте.
В ближайшие полгода после своего водворения в Провене Рогроны благодаря старым связям с Жюльярами, Гепенами и Гене и родству с нотариусом Офре, внучатым племянником их деда, сперва были приняты г-жой Жюльяр-старшей и г-жой Галардон; затем — правда, с большим трудом — допущены были в салон прекрасной г-жи Тифен. Принимать у себя Рогронов решались далеко не сразу — надо было хорошенько к ним присмотреться. Неудобно было, конечно, сторониться торговцев с улицы Сен-Дени, уроженцев Провена, вернувшихся в родные места проживать свои доходы. И все же целью любого круга общества всегда будет объединение людей, подходящих друг к другу по своим денежным средствам, нравам, образованию, знаниям и характеру. Но Гепены, Гене и Жюльяры занимали более высокое общественное положение, ибо принадлежали к более старой буржуазии, чем Рогрон, сын трактирщика-ростовщика, не безупречного и в личной жизни и в отношении наследства Офре. Нотариус Офре, зять г-жи Галардон, урожденной Тифен, был хорошо осведомлен на этот счет: дело состряпано было у его предшественника. Все эти бывшие торговцы вернулись в Провен уже лет двенадцать назад; их образование, обходительность, манеры — все было подогнано к тому жизненному уровню, которому г-жа Тифен придала некоторый отпечаток элегантности и парижский светский лоск; все здесь было однородно, все понимали друг друга, каждый умел держаться и вести беседу так, чтобы другим было приятно. Каждый знал характер всех прочих, все друг к другу привыкли. Принятые у мэра, г-на Гарслана, Рогроны надеялись, что будут вскоре на короткой ноге с лучшим обществом Провена. Сильвия поэтому научилась играть в бостон. Рогрон не способен был усвоить ни одной игры; поговорив о своем доме, он складывал на животе руки и вертел большими пальцами, не отваживаясь больше произнести ни слова; но благодетельное молчание было для него горьким лекарством; он то и дело вскакивал, как бы желая что-то сказать, в смущении садился вновь, и губы его при этом смешно дергались. Сильвия за картами откровенно проявляла свой подлинный характер. Сварливая, неизменно сетуя при проигрышах, она нагло торжествовала, когда ей удавалось выиграть; торгуясь, скаредничая, она выводила из себя своих противников и партнеров и стала бичом общества. Под влиянием нескрываемой и глупой зависти Рогрон с сестрой возымели претензию играть роль в городке, который был опутан сетью переплетающихся интересов и тщеславия двенадцати семейств; на этой скользкой почве новичок должен был двигаться с большой осмотрительностью, чтобы не оступиться и ничего не задеть. Если положить на перестройку дома тридцать тысяч франков, у брата с сестрой должно было остаться десять тысяч франков дохода. Они себя считали богачами, всем досаждали рассказами о роскоши своего будущего жилища и в полной мере обнаружили свою мелочность, грубое невежество и глупую зависть. В тот вечер, когда они посетили прекрасную г-жу Тифен, имевшую уже случай наблюдать их у г-жи Гарслан, у своей золовки Галардон и у старой г-жи Жюльяр, — царица города конфиденциально спросила у Жюльяра-сына, оставшегося на несколько минут по уходе других гостей побеседовать с нею и с председателем суда:
— Вы все, как видно, очень увлекаетесь этими Рогронами?
— Что до меня касается, — заявил провенский Амадис, — то они докучают моей матери, изводят жену, а отец мой не выносил мадемуазель Сильвию еще тридцать лет тому назад, когда ее поместили к нему ученицей.
— У меня большое желание, — сказала прелестная председательша, поставив свою хорошенькую ножку на решетку камина, — дать этим людям понять, что моя гостиная отнюдь не трактир.
Жюльяр возвел глаза к небу, как бы желая сказать:
«Боже мой! Как остроумно, сколько тонкости!»
— Я хочу видеть у себя избранное общество; если же принимать каких-то Рогронов, оно, конечно, избранным не будет.
— У них ни ума, ни сердца, ни умения держать себя, — сказал председатель суда. — Ежели, проторговав двадцать лет нитками, как моя сестра, например…
