карты.
«Шайка» состояла из трех младших лейтенантов и двух белобрысых студентов Высшей сельскохозяйственной школы.
Когда Нильсен явился в кабак, все они уже играли в ломбер, сняв пиджаки и сдвинув шляпы на затылок.
— Здорово, братцы, — сказал Нильсен. — Как картишки?
—
—
—
Каждые четверть часа все по очереди повторяли его с особым выражением, поигрывая пальцами.
— Сногсшибательно.
— Не пора ли разбавить? — сказал Нильсен. «Шайка» разбавляла ломбер пивом и «женским полом».
— Я подцепил парочку «толстосумов», — объявил Нильсен.
— Толстосумов? Черт возьми, Нильсен, да неужели? — Белобрысые сдвинули шляпы еще дальше на затылки.
— Парочку престарелых толстосумов, братцы… Братцы застучали по столу пивными кружками во здравие удачливого ловца.
Вечером Нильсен с Кьером и Баем посмотрели «голые ножки», а потом вся «шайка» собралась на Вестербро.
Нильсен привел с собой нескольких розовощеких девиц, — они тянули шведский пунш и кокетливо похлопывали по пальцам «двух старичков-провинциалов».
Бай приговаривал: «Шикарно», — и щеголял другими словечками из времен своей армейской молодости.
Белобрысые быстро опьянели. Они несли какую-то невнятицу, повторяли:
— Эй, старые кабаны! — и трясли Бая и Кьера за плечи. Попойка продолжалась.
— Ну, сильны, старые хрычи!
— Прошу без рук. — После обильных возлияний Бай стал щепетилен.
…Что было потом, Бай не помнил. Лейтенанты вдруг куда-то исчезли с розовощекими девицами.
— Сбежали, — сказал Кьер.
— Господа, наверное, скучают в одиночестве… Дамочка не первой молодости подсела за их столик…
Прошла неделя.
По утрам Кьер занимался делами. Бай чаще всего спал.
Кьер возвращался, входил в комнату.
— Ты что, еще спишь? — удивлялся он.
— Да, неохота вставать, — отвечал Бай с дивана и протирал глаза. — Который час?
— Два.
— Значит, пора. — Бай поднимался. — Не диван, а гладильная доска, черт его дери. — У Бая затекали руки и ноги.
Потом он одевался.
Ему надо было выбрать надгробный памятник. Бай надумал купить памятник Катинке в Копенгагене.
Они побывали уже у трех или четырех каменотесов, но Бай все никак не мог выбрать.
Кьеру Уже изрядно надоело таскаться за Баем от одной надгробной плиты к другой.
— Конечно, это благородно, с твоей стороны, старина, очень благородно. Но, ей-богу, твоей ясене и так лежится неплохо.
Но Бай пришел далее в некоторое умиление, разгуливая среди цоколей с мраморными голубками и ангелочками.
Однако сегодня истекал последний день, пора было решаться.
Бай выбрал большой серый памятник — крест, две мраморные руки, которые встречаются в пожатье, и над ними мотылек — быстротечная жизнь.
Бай долго стоял перед памятником с изображением двух рук и мотылька.
— Красивая мысль, — сказал он и смахнул слезу двумя пальцами. — Вера, надежда и любовь.
Кьер не всегда понимал ход мыслей Бая, когда тот скорбел.
— Да, мысль недурна, — сказал он. Вечером они пошли в Королевский театр. После театра собирались заглянуть в Варьете.
— Нет, спасибо, с меня хватит, — сказал Кьер. — Протирать штаны в ожидании этих прохвостов.
И Кьер отправился домой.
Бай потащился в Варьете один. Черт побери, по крайней мере, никто не сможет сказать, что он остановился на полдороге.
Бай вошел в зал. Никого из шайки лейтенанта не было видно. Бай устроился на галерее и стал ждать.
— Спасибо, ничего не надо… стакан содовой.
Он смотрел сквозь табачный дым вниз на восемь девиц, которые кружком сидели на эстраде, и на зрителей.
— Черт подери, одни юнцы…
«Мошенники», — думал Бай. Он смотрел в зал, подперев щеку рукой.
— Одни юнцы, — повторил он снова.
В зале кричали, стучали тросточками: английская танцовщица энергично задирала юбки выше головы. Бай все эти вечера любовался задранными юбками.
Он почти со злостью глядел вниз, на беснующиеся тросточки.
— Есть от чего с ума сходить, — проворчал он.
Он потягивал содовую и смотрел вниз на восьмерку девиц, которые сидели рядком, точно сонные куры на насесте, и на юнцов, которые орали, чтобы убедить самих себя, что им весело…
Он прождал почти три четверти часа — шайка так и не явилась.
— Ну и пусть, может, оно к лучшему, что нет ни их, ни их розовощеких «кукол»…
А подцепить престарелую «девицу» он может и без их помощи.
Да еще эти двое мужланов обзывают их «старыми хрычами».
Бай посмотрел в дальний угол зала: двое юнцов кокетничали с двумя девицами. Одна была совсем молоденькая, свеженькая, с ямочками на щеках…
Молодой человек наклонился к ней и под покровом вуалетки украдкой сорвал с ее губ поцелуй.
Шайка все не приходила. Бай смотрел, как милуются два голубка, и в его душу закрадывалась горечь и обида…
— Черт побери, никого… Обобрали, и след простыл. Зал мало-помалу пустел. Поредела толпа внизу, парочки с галереи одна за другой исчезали на лестнице.
Дым и пивные пары тяжелой, плотной пеленой висели над столиками с недопитыми стаканами.
По галерее семенила взад и вперед только одинокая дама средних лет и искусительно кивала Баю.
В зале уже прикрутили лампы, а Бай все сидел, подперев голову ладонями, и смотрел в опустевший, грязный зал.
Потом чертыхнулся и встал.
Дама средних лет засуетилась у балюстрады:
— А вы все еще здесь, сударь…
—
