километров в час!... Ладно, машинисты уже приспособились за этот месяц к высоким скоростям. Но движенцы — те же заплюхались, что называется, окончательно. Гонят, гонят поезда по перегонам, а подлетаешь к станции — тормози, некуда принимать. И вообще станции проезжать опасно стало. Вечно они вагонами забиты, теснота; часто оставят боковой путь, словно просеку в лесу, и мчись по ней. Нервы в кулаке: того и гляди, вылезет кто-нибудь из-под вагона...
Как там Люба? Думает, наверное, как пойдут они вечером в цирк, во что оденет мужа и сына...
Нагнать надо упущенное время, сократить опоздание. Скорость! — контроллер в новом положении.
Шилов взглядывает на помощника, и Санька понимает его. Кивает патлатой головой, подбадривает:
— Разрешенная сто двадцать, Борис.
Сто двадцать! Еще немного — и гляди, полетит поезд над рельсами. Сколько уже ездит, а привыкнуть еще и сам не может. Как там пассажиры? Замечает ли кто? У него и то холодок по спине.
После того памятного собрания в красном уголке депо сама собой пришла мысль, что им, машинистам, придется теперь за кого-то отдуваться этими скоростями. Кто-то где-то плохо сработал, просчитался, а локомотивные бригады покрывай все эти просчеты. Может, он и не прав, конечно, — время идет, технический прогресс набирает силу. Водят ведь где-то поезда и со скоростью двести километров в час...
Последние эти мысли Борис прогнал — не время. Да и что он — умней других? Тысячи в таких же кабинах ездят, не ноют. Хотя — как сказать. Вон на собрании тогда...
Санька напомнил: «Скорость тридцать, ремонт пути».
Шилов привычно повторил за ним разрешенную цифру, радуясь в душе, что предупреждений нынче путейцы держат немного, да и те на коротких участках. Проскочить бы Ключи без остановки, а там и до Красногорска рукой подать. Не заспорили бы диспетчера, что брать вперед друг у друга — пять грузовых или один скорый; и такое бывало на стыках, приходилось читать в приказах... А что приказы? Красногорская Сортировка, к примеру, задыхается от перегрузки, словно астматик, со всех сторон подпирают ее десятки и десятки поездов, ждут своей очереди на переработку. Тут хоть семь пядей во лбу у того же диспетчера...
Борис отодвинул стекло, выглянул — «Россия» неслась сейчас по небольшой станции, в узком коридоре между составами. На станции — теснота, но скорому отдано предпочтение. «Проходной зеленый», — повторял Санька вот уже второй час подряд, и «Россия», извиваясь суставчатым малиновым телом, мчалась и мчалась вперед.
II.
— Оглохла, что ли?! Эй! — услышала Людмила над самым ухом грубый окрик и поспешно прижалась спиной к вагону — сердито тарахтящий тракторишко с целой вереницей почтовых тележек катил прямо на нее.
— Стоишь, варежку раззявила.
Сидящий за рулем парень короткое мгновение смотрел на шарахнувшуюся в сторону проводницу, холодные его глаза усмехнулись. Тракторишко снова затрясся худосочным грязно-красным телом, сунулся на людей, тоже спешащих, тоже нервничающих в узкой сутолоке между двумя составами.
Людмиле было не по себе от этой нервозной обстановки на перроне Прикамска. Все подбегающие к ее вагону пассажиры были возбуждены, лезли на ступеньки, не предъявляя билетов, ругали железную дорогу и друг друга. Невольно Людмила втянулась в эту общую перебранку, но попытки ее навести должный порядок при посадке оказались безуспешными. Тогда она вовсе отошла от тамбура, подумав в сердцах, что какой-то ненормальный этот город, Прикамск, и пускай пассажиры лезут, потом она во всем разберется. К тому же у нее были и другие заботы: вагон почему-то еще не заправили водой, да и осмотрщик подозрительно долго щупает буксу со стороны нерабочего тамбура.
Чуть в сторонке — Людмила почему-то обратила на нее внимание — стояла молодая беременная женщина; глаза ее тревожно смотрели на толкотню у двери — успеет ли войти? У ног женщины лежал пухлый саквояж, и Людмила подумала, что, наверное, он не под силу ей. Она подошла к пассажирке и, уточнив, что у нее билет именно в первый вагон, звонким голосом приказала всем посторониться.
Беременная, смущенная общим вниманием, поднялась в тамбур, а Людмила подала ей саквояж, который оказался не очень тяжелым. И тут же из двери выскочил толстый, вытирающий распаренное багровое лицо мужчина.
— Девушка! Девушка! — замахал он рукой Людмиле спускаясь со ступенек. — Вы бы зашли в вагон. Почему это у меня места не оказалось?
— Откуда я знаю почему! — фыркнула Людмила. — Вы меня не спрашивали, билеты не показывали. Может, не в тот вагон сели, может, вы двойник.
— Да что я, неграмотный, что ли! — Толстяк, расталкивая людей, быстренько скатился по ступенькам стал совать в руки проводницы билет. — Вот, первый вагон, ваш. Место не указано, конечно, но оно же должно быть! А я прошел весь вагон, и везде занято. Как это понимать? Я еду на совещание, мне...
— Вы минуту хотя бы можете помолчать? — спросила Людмила строго.
— Хоть десять. Но только после того, как я сяду на свое законное место. Билеты я получил в кассе, и будьте любезны!..
— Папаша, да чего ты заводишься? Все уедем, — проговорил стоящий у тамбура парень в зеленой стройотрядовской куртке с нерусскими буквами на спине.
— Идите в вагон и ждите, — распорядилась Людмила, с беспокойством наблюдая, как теперь уже два осмотрщика стали вскрывать буксу у ее вагона.
Кивнув толстяку, мол, делайте, что я сказала, она пошла к нерабочему тамбуру — хотелось самой взглянуть, что там с буксой.
— Разворачивай флаг, девонька, — озабоченными глазами встретил ее один из рабочих. — Минут двадцать позагораешь.
— Ну, не везет в этом Прикамске, — вздохнула Людмила. — И так опоздали, да еще вы...
— А ты что ж, хочешь с горячей буксой ехать? — напустился на нее второй рабочий, в синей измазанной куртке, — он сидел на корточках, проворно орудовал большим гаечным ключом.
Людмила развернула красный флажок, лицо ее было хмуро. Радио объявило, что «пассажирам скорого поезда номер два следует занять свои места» (на вокзале, наверное, не знали еще про буксу), и снова на перроне занялась суматоха. Высокий человек в майке, в тапочках на босу ногу смешно метался вдоль состава, громко спрашивал, обращаясь сразу ко всем: «Где газетный киоск, товарищи? Кто видел?»
— Вот чудик, а! — услышала Людмила. Обернулась — высокий патлатый парень в надвинутой на глаза железнодорожной фуражке и с длинным молотком в руках смотрел на нее. Мотнул подбородком в сторону электровоза.
— А я стукаю, вижу, флаг выбросила. Надо, думаю, сходить — чего тут у вас... Ты с этого?
— Да.
— Так я повезу тебя!
— Что-то не похож на машиниста.
— Помощник я.
— А-а, помощник только, — с разочарованием протянула Людмила.
— Так я буду машинистом! Поезжу вот... Значит, ты до самого Владивостока?
— Ага.
— Ох ты-ы... Это ж еще шесть суток!
— Ну и что? Привыкла.
— А океан видела?
— Видела.
— Слушай, дай адресок, а? — Санька, увидев что ремонт буксы завершается, да и самому больше нельзя задерживаться — попадет от машиниста, — заторопил, заподталкивал слова: — Такая девчонка
