Лежали на склоне, усыпанном теплыми сухими иглами, смотрели на взбитые ветром пышные облака. Вскакивали, осыпая хвою, и принимались ловить друг друга с криком, хохотом, кружа и петляя меж сосновых стволов. Съезжали по скользким от хвои склонам, как с горы-ледянки, перелезали через каменные завалы, сползали по крутизне, хватаясь за кустарник, и, умаявшиеся, разгоряченные, голодные, вываливались из душных зарослей дрока на шоссе. Асфальт приводил их в узкие алупкинские улочки, стесненные белыми стенами домов с черепичными красными крышами, с кустами жасмина и шиповника под окнами.
Полмесяца, собранные по дням из трех «законных», трех праздничных и десяти, выпрошенных у нее в институте и у него на работе, внезапно кончились.
Ранним воскресным утром с рюкзаком, с чемоданом он и она садились в автобус. Они покидали рай.
Это было пять лет тому назад.
Напрасно пошла я пешком, раздумалась. Поздно! Я бегу вниз по эскалатору, задеваю людей набитой сумкой, но остановиться не могу.
Я не очень опоздала, но все трое уже ходили с кусками. У Димы был виноватый вид, и я ничего не сказала, а кинулась скорее на кухню. Через десять минут я поставила на стол большую сковороду с пышным омлетом и крикнула:
— Ужинать скорей!
Детишки вбежали в кухню, Котька быстро уселся на свое место, схватил вилку, потом взглянул на меня и закричал:
— Папа, иди сюда, смотри, у нас мама — мальчик!
Дима вошел, улыбнулся:
— Какая ты еще молоденькая, оказывается! — и во время ужина поглядывал на меня, а не читал, как обычно. И посуду мыл со мной вместе, и даже пол подмел сам. — Олька, ты ведь совсем такая, как пять лет назад!
По этому случаю мы забыли завести будильник…
Четверг
Мы вскочили в половине седьмого. Дима бросился будить детей, я на кухню — только кофе и молоко! — потом к ним помогать. Похоже, что успеем выйти вовремя. Но вдруг Котька, допив молоко, заявил:
— Я не пойду в садик.
Мы в два голоса: «Не выдумывай!» — «Одевайся!» — «Пора!» — «Мы уходим!»
Нет. Мотает головенкой, насупился, вот-вот заплачет. Я присела перед ним:
— Котя, ну, скажи нам с папой, что случилось? В чем дело?
— Меня Майя Михайловна наказала, не пойду.
— Наказала? Значит, ты баловался, не слушался…
— Нет, я не баловался. А она наказывает. Не пойду.
Мы стали одевать его насильно, он начал толкаться, брыкаться и заревел. Я твердила одно:
— Котя, одевайся, Котя, надо идти, Котя, мы с папой опаздываем на работу.
Дима догадался сказать:
— Идем, я поговорю с Майей Михайловной, выясним, что там у вас.
Котька красный, потный, залитый слезами, всхлипывая, пытается рассказать:
— Витька свалил, а не я. Он разбился, а она меня по-са-ди-ла од-ного… Это не я! Это не я! — И опять рыдания.
— Кто разбился — Витька?
— Не-е-ет, цве-е-ток…
Я сама чуть не плачу — так мне жалко малыша, так ужасно тащить его, такого обиженного, силком. И страшно: весь потный, еще простудится. Умоляю Диму непременно узнать, что произошло, сказать воспитательнице, как Котя нервничает.
— Ладно, не раскисайте, — говорит Дима сурово, — их там двадцать восемь штук, можно и ошибиться.
Тут вдруг Гуля, которая была до последней минуты спокойна, заплакала и стала тянуть ко мне ручки:
— Гуля… маме…
Бросаю всех, кричу с лестницы Диме:
— Позвони мне обязательно! — сбегаю вниз, несусь к автобусу, штурмую один, другой… В третий попадаю.
Еду и думаю о Котьке. В группе действительно двадцать восемь ребят, у воспитательницы, конечно, может не хватить на всех внимания и даже сил. Но лучше совсем не разбираться, если некогда, чем разобраться не до конца, наказать несправедливо…
Вспоминаю, как звала меня заведующая, когда Котьку переводили в новый сад, работать нянечкой, как уговаривала: «Полторы ставки, воспитательница помогает раскладушки расставить, постели со стеллажей снять, детей на прогулку одеть». Видно, обеим хорошо достается — и няне и воспитательнице. Представить только — двадцать пять рейтуз, платков, шапок, пятьдесят носков, валенок, рукавичек, да еще шубки, да кашне и пояса подвязать… И все это надо дважды надеть да один раз снять, а еще после дневного сна… Двадцать пять… Что это за нормы, кто только их выдумал? Наверное, у кого детей нет или у кого они в садик не ходят…
Еду уже в метро, и вдруг меня как стукнет — сегодня же политзанятия, семинар, а я забыла дома программу, забыла даже заглянуть в нее… А ведь взялась подготовить вопрос и… забыла! Занятия раз в два месяца, можно, конечно, забыть. Но раз я взялась, забывать было нельзя.
По заведенному нами порядку мы делим вопросы между собой. Это «лавочка», спору нет. Но готовить все невозможно, некогда. Всех это устраивает. И сам Зачураев, руководитель наш, отставной подполковник, наверняка в курсе: не пытается втянуть в разговор никого, кроме добровольцев, заполняет паузы, «развивая вопрос». Дело идет достойно, споро и скоро. Никогда еще Зачураев не задерживал нас ни на минуту.
Ну ладно, приеду, возьму у Люси Маркорян программу, авось что-нибудь успею сообразить.
Все же первая моя забота должна быть — механическая. Если я сегодня не прорвусь туда, будет плохо. Заглядываю — Вали нет. Кричу:
— Где Валя?
Не слышат, не понимают, потом я не сразу понимаю… Наконец дошло — Валя куда-то вышла. Опять! Оставляю ей записку, в которой все, кроме одной фразы, неправда: «Валечка, милая, выручайте! Сомневаемся в прочности доработанной массы. Без испытаний у вас все остановилось. На меня сердится Я. П. Второй день не могу вас застать».
Наверху у нас одни добрые люди. Никто меня не спрашивает, почему я так поздно, но все хотят рассмотреть новую прическу, вчера не успели. Я верчусь во все стороны — затылком, в профиль. Тут входит Алла Сергеевна и, сказав с улыбкой: «Очень мило», — сообщает, что мною только что интересовалась Валя.
Я вылетаю в коридор, но не успеваю сделать несколько шагов, как меня окликают — к телефону. Это Дима. Он успокаивает меня: Майе про Котьку сказал, она обещала разобраться. Меня это не утешает.
— Она так и сказала?
— Да, именно так.
— А ты ей рассказал, что он говорит?
— Рассказывать особенно не пришлось, но самое главное сказал…
Повесив трубку, вспоминаю, что не предупредила Диму о политзанятиях, — ведь я приду на полтора часа позже. И заготовок к ужину не успела сегодня сделать! А дозвониться в Димин «ящик» нелегко.
