Девушка приникла ухом к двери, вслушиваясь. Видимо, страшный Иса бродил где-то далеко отсюда. Марьям просветлела лицом:
– Пойдем. Сам увидишь.
В каморке воняло мускусом, мертвечиной и птичьим пометом. К этим запахам примешивался едва ощутимый сладкий аромат гашиша. Повсюду валились тюки ткани, мешки риса, блюда.
– Это что, кладовая? А почему не заперта?
– Да кто ж отсюда красть будет? – удивилась Марьям. – Здесь же полоумный бродит. – Судя по тому, как она произнесла «полоумный», слово это давно стало вторым именем Исы. – Вот смотри.
Она откинула кусок полотна. Под тканью лежали чаши, светильники в форме рыб и грифов, чудные ножи с цветными рукоятями. Одного взгляда хватало, чтобы понять: хозяин этого добра балуется чернокнижием. Причем именно что балуется.
На стене розовели изразцы, изображаюшие плющ. Изразцы особенные: достаточно расслабить взгляд, как проступит иное. Листочки сложатся в груди и бедра; вместо дозволенного Аллахом растительного орнамента, картина покажет обнаженных флейтисток с похотливыми улыбками на устах. За двойной картинкой пряталась крошечная дверка. Рошан только головой покачал. Ну, Марьям, ну острый глаз! Жизнь в пустыне, конечно, всякому научит. Но чтобы так, с ходу раскрыть все секреты дворца… Ох дурак Хасан! Не знает, от чего отказывается.
В потайной каморке валялись голубиные трупики. Сиротливо чернели два щенячьих тельца. Протухшим тестом мокла дохлая жаба.
– Хвала Всевышнему, что не Иса правит городом, – пробормотал Рошан. – Пыток и казней хватило бы на всю Сирию…
Он подошел к окну. Двор – как на ладони. Соглядатаев сюда сажать – святое дело.
– Нам пора, – Марьям потянула гебра за рукав. – Иса в любой миг может вернуться.
– А ты можешь его показать?
– Попробую.
Оказалось это не так сложно, как думалось. Когда Фаррох спускался с девушкой по лестнице, мимо них прошмыгнул юноша щуплого телосложения. Маленький, бледный, прозрачный. И глаза как у сонной совы. Марьям незаметно толкнула гебра локтем.
– Вот он, – едва слышно, одними губами прошептала она.
– Хорош, ничего не скажешь.
Иса давно скрылся в полумраке, а Рошан и Марьям всё смотрели ему вслед.
– Он колдун, – сказала девушка. – С колдунами только колдовством и бороться.
– Глупости. Навозом грязь не скроешь, только измараешься. Помочь тебе в твоем деле?
– Не надо мне благодеяний! – взвилась Марьям. – Я сама!
И, словно испугавшись чего-то, бросилась бежать. Рошан пожал плечами. Гордая девчонка… Что, интересно, Керим обо всём этом скажет?
Едва он двинулся в обратный путь, как застучали босые пятки. Девчонка вывернулась из темноты, несмело глядя на гебра:
– Рошан… а ты взаправду?.. Ну помочь?..
– Зачем обижаешь? Я ведь тебе не врал. – Марьям упрямо покачала головой:
– Пустыня верить не учит. Но всё равно, спасибо тебе.
И умчалась. Вот чумная! Ну да ладно.
По пути Фаррох перекинулся парой слов с псарем и кухаркой. Этого хватило, чтобы узнать о младшем брате повелителя.
Иса и Хасан… Люди, знающие братьев, удивлялись – одна ли мать произвела их на свет? Хасан – простодушный весельчак, вспыльчивый и шумный. Иса – тихий, бледный, замкнутый. Хасан правит городом, Иса прячется по темным закоулкам. Чем занимается, неизвестно. Добро бы шпионов развел, а то плесень плесенью. Пустой человек. И страшный. Рассказывают о нем разное: и колдун он, и душегуб. Но всей правды всё равно никто не знает.
Рошану совоглазый не понравился. Чутье подсказывало, что они еще встретятся. И встреча та будет опасной.
ЛИЧНЫЙ ТЮРЕМЩИК ГАСАНА АС-САББАХА
Тревожная ночь спустилась в горы. Первая ночь Сафара – месяца радости и благоухания, цветения и роста. Но в Аламуте не ощущалось дыхания весны. За угрюмыми стенами нечему и некому было радоваться жизни. Обитатели крепости столько времени посвятили размышлениям о боге, что перестали видеть его вокруг себя.
Всё имеет свою оборотную сторону, во всём скрыт потаенный смысл. Люди, захватившие Орлиное гнездо, называли себя батинитами, и означало это – «знающие истину». Правда батин сильна и ослепительна. Ассасины считали, что она способна убить непосвященного. Иногда, правда, ей приходилось немного помогать кинжалами.
Крепость погружалась в дрему. Заунывно перекликались стражники на стене, блеяли
