– Ясно. До конца лета – кухня, кухня и кухня. С Аршамбо будет отдельный разговор. Пункт двести пятьдесят первый уложения о наказаниях как раз про него писан.
МЕЛИСАНДА, ИЛИ НОВОЕ РОЖДЕНИЕ ХРАМА
В антиохийской штаб-квартире ордена жизнь кипела и бурлила. Годфруа с утра засел за проект орденского знамени. Вариантов было два: черное (практично и немарко) и белое (на солнце не выцветает). Эти два достоинства предстояло как-то объединить. Пэйн де Мондидье плавал в неверном море рифм. Андре возился с новичками.
– Мессир! – донесся со двора ликующий голос Жоффруа. – Тут к вам народу-то! народу! И все, говорят, в храмовники вступать.
– Пусть ими Андре займется, – приказал магистр. – Я занят.
– Слушаюсь, мессир.
Гуго лукавил, никакие особенные занятия его не обременяли. Просто он устал, последние деньки выдались тяжелыми. Мессиру де Пейну пришлось оправдываться перед Боэмундом и коннетаблем Антиохии. Преступления, в которых обвиняли храмовников, выглядели очень серьезными. Чего стоила рука командира стражи, которую отсек Аршамбо!
Но, к счастью, Храм обелил себя. Документы, найденные в доме ассасинов, неопровержимо свидетельствовали, что некоторые антиохийские стражники вступили в сговор с Аламутом. Сир Бертран кусал губы, но сделать ничего не мог.
Факты есть факты.
Орден приобрел известность. Чудачества храмовников получили свое возвышенное, а местами и зловещее истолкование. О флорентийском коте поползли удивительные слухи. Историки и летописцы их не только приумножили, но и переврали. Поскольку отучить Аршамбо и Жоффруа от дурных привычек не представлялось возможным, а гнать из ордена было глупо, магистр распорядился, чтобы два храмовника, едущих на одной лошади, стали символом ордена. По мнению Гуго, это должно было символизировать скромность и непритязательность рыцарей.
На деле же символизировало черт-те что. Из городских игроков на лошадь Жоффруа не играл только ленивый и нищий.
Но это совсем другая история.
Магистр сидел в трапезной, потягивая падуанское вино. Известный паломник Греффин Аффагарт рекомендовал пить его в жарких странах, поскольку оно некрепкое. Но оно было еще и кислым, оттого магистр беспрестанно морщился.
Брат Роланд изучал содержимое корзин, только что принесенных с базара. Аршамбо и рыжий оруженосец вели сугубо мужской разговор.
– Наплюй, – это Аршамбо. – В первой заварухе всегда так… Ты парень хват, еще себя покажешь.
– Эт точно, – с кислой миной отвечал оруженосец. – Покажу. Но всё равно зло забирает, сир Аршамбо. Хоть отправляйся в Аламут и погибай смертью храбрых!
– Наплюй. Хочешь, научу одному богохульству?
– О да, сир! Всей душой.
– Ну слушай.
Аршамбо наклонился к своему духовному преемнику и что-то зашептал на ухо. До магистра доносились лишь обрывки:
– Святая Екатерина… сон… брачная ночь… – Оруженосец захихикал:
– Ух ты! Обалдеть, что делается!
Храмовник сделал строгое лицо:
– Но учти: при дамах молчок. А то умрешь в целибате. И при священниках помалкивай.
– А те что?
– Вовек не отмолишься. Страшное богохульство.
Рошан Фаррох примостился у окна с книгой на коленях. Мелисанда наблюдала в окно за тем, как Андре принимает новобранцев.
– Имя и титул! – грозно ревел он. – Что? Не слышу!
– Сир Робер де Краон, – доносилось в ответ. – Сын Рено де Краона, сеньора Краона и Эннаген де Витре…
– Стоп, стоп! Довольно, сир.
– …правнук Рено Неверского и Аделаиды Французской, – безжалостно перечислял новобранец, – коя была дочерью Гуго Капета…
– Достаточно, сир, достаточно. Ваше благородство неоспоримо. Ответствуйте же: как вы относитесь к котам?
– Весьма!
– А к кошкам?
Мелисанда задумчиво покачала головой:
