– Почему неудачно? – удивился Рошан. – Зачем так говоришь? Балак мертв. Скоро твой отец вернется в Иерусалим. Праздновать надо! Радоваться надо, а ты плачешь!
– Так-то так. Но всё же… И замолчала.
А собственно, к чему слова? Мир изменился. Изменился орден, изменилась сама Мелисанда. Отныне она знала, что такое бремя власти. В ее потайной шкатулке лежал договор с ассасинами. Договор, в котором не хватало имени человека, которого надо убить. И Мелисанда знала, что, если ее друзьям будет грозить беда, она не затруднится вписать это имя.
А еще она знала, что рядом есть люди, готовые сражаться за нее до последнего издыхания.
Самые лучшие рыцари на свете.
Изменения коснулись всех людей, что повстречались принцессе. Всех, кроме одного- единственного.
Того, кто трясся в старенькой арбе, уезжавшей в сторону Аламута.
– Аллах бы проклял всех этих кафиров! – бурчал Габриэль, баюкая забинтованную просмоленным полотном руку.
Рана горела так, словно тысяча шайтанов рвала ее раскаленными щипцами. Ассасин знал, что отныне не сможет действовать правой и вполовину так хорошо, как раньше.
Рядом сидела сумрачная Фатима. По женскому обыкновению, она умудрялась делать три дела одновременно: думать о том, что сготовить на ужин, править волами и зашивать продранную детскую рубашку. Кто-то же должен заботиться об этих безумных мужчинах. Иначе пропадут.
Хозяин рубашки лежал рядом. Он кутался в одеяло и шмыгал носом. А еще он прижимался щекой к бедру Габриэля и сонно бормотал:
– Деда… Самый лучший деда на свете. Мой знаменитый деда Джебаил.
– Месть, – вторил ему ассасин, поправляя одеяло. – Аллах свидетель, какая страшная месть назначена им всем.
– Деда, ты самый-самый холосый. Я тебя так люблю!
