Балохнина.
А еще он определился с выбором профессии. Он решил стать тренером. Таким, как Николай Платонович и Михаил Файвович.
Четыре институтских года пролетели быстро. Сергей вернулся в ставший родным поселок уже женатым. Он был полон энергии и новых идей. Не сразу, не в первый год у него стало получаться то, ради чего он четыре года 'грыз гранит знаний' в Омске. Но новоиспеченный тренер и преподаватель настойчиво искал ошибки в своей работе, долго и упорно работал над их искоренением.
Секрет успешной работы тренера открылся ему не сразу. А когда это произошло, работа с детьми и подростками стала приносить ему не просто результаты или моральное удовлетворение – она стала доставлять наслаждение…
А потом закончилась перестройка, и пришел капитализм.
Сергей долго не хотел принимать новые жизненные реалии, с удивлением смотрел, как прямо на глазах тает его неплохая, в общем-то, по обычным меркам, зарплата. Преподаватели физвоспитания в советской школе были, как правило, самыми высокооплачиваемыми учителями. Им не нужно было писать длинных поурочных планов, не было необходимости проверять толстые стопки тетрадей с контрольными и проверочными работами. Директора школ, как правило, дефицитного мужика в школе ценили, на нагрузку, а, значит, на зарплату – не скупились. Денег, конечно, всегда не хватало, но летом, во время длинного, почти двухмесячного отпуска можно было подкалымить на стройке, поработать в пионерском лагере, наиболее искушенные физруки брали отпуск в сентябре, работали на комбайне или отправлялись в тайгу, на заготовку орехов и ягод. И это тоже давало солидный приварок к семейному бюджету.
Физруки были фундаментом, на котором стояла поражающая своими успехами весь мир 'советская спортивная машина'. Они находились в самом низу спортивной 'пирамиды'. Именно учителя физкультуры ежегодно перелопачивали горы человеческой 'руды', отсматривали миллионы новых мальчишек и девчонок, помогали им сделать первый шаг с мир спорта. С такой титанической задачей в одиночку не справились бы ни легендарный волейбольный наставник Николай Карполь, ни великий баскетбольный тренер Александр Гомельский…
Но потом все рухнуло. Нищенские постперестроечные 'тысячи' не давали возможности не только развиваться семье, они просто уничтожали все живое, как напалм в джунглях Вьетнама.
Теперь каждый 'крутился', как мог.
Серега ушел 'в коммерцию'. Покупал, продавал, снова покупал и снова продавал… По случаю купил довольно резвую 'шестерку'. Спать ложился в полночь, а в четыре утра снова был на ногах – иначе было просто не успеть. Дела его быстро пошли 'в гору'. Случались дни, когда он за сутки зарабатывал до восьмидесяти тысяч рублей. Это было неплохо: за свою довольно неплохую 'жигу' Серега отдал тогда сто шестьдесят 'косарей'.
Все рухнуло в один день.
Ограбили, едва не убили жену, при которой находились почти все Серегины накопления, но хуже того – кредит, за пару дней до этого взятый в банке 'под честное слово'.
Пришлось продать машину, квартиру обменять на убитую 'копейку', а самим переехать в другой дом, да еще и достраивать его.
Но судьба вновь улыбнулась Сереге – в последний раз. Его пригласил на работу к себе один из сверстников, 'поднявшийся' на поставках топлива. Работал Серега, как всегда, с полной отдачей, придумал несколько удачных взаимозачетных схем. Но неумение промолчать там, где это было нужно, лишило и этой, последней для него более-менее прибыльной работы.
Серега не сдался. Он попробовал работать самостоятельно. Нашел людей, заинтересовавшихся его предложением по превращению 'взаимозачетных' денег в 'живые', осязаемые, денежные знаки. Заключил договор, по которому ему полагалось два процента от объема выполненных работ, полтора года без выходных и без оплаты работал 'на конечный результат'. Обязательства он свои, конечно, выполнил, в хлам изъездил свою старенькую иномарку, но слово сдержал.
Его партнер, хитрый еврей с фамилией великого русского борца, долго оттягивал расчет за проделанную работу, всякий раз, когда Серега напоминал о себе, у него находилась масса уважительных причин не платить по договору. В конце концов, терпение у бывшего физрука стало заканчиваться, он, как бы между прочим, намекнул пузатому жиду, что 'есть структуры, которые занимаются выколачиванием долгов'. 'Партнер' лишь ухмыльнулся, и ответил, что в тех же структурах 'решить вопрос окончательно' стоит в пять раз дешевле, чем составляет сумма долга по договору.
– А у тебя ведь семья, дети! Подумай о них! – Добавил он, по-доброму, совершенно беззлобно посмотрев в глаза Сергею.
От такой 'доброты' у Сереги по спине побежали 'мурашки'.
Он хорошенько подумал, и решил судьбу больше не искушать, справедливо рассудив, что бизнес – это не только работа, а что-то такое, что сродни настоящему искусству; чтобы преуспеть, мало знаний и безмерного трудолюбия, нужен талант. А еще – хватка, то есть умение вцепиться, как клещами, в аппетитный кусок, неважно – твой он или чей-то чужой, и не отпускать его, пока кусок полностью не окажется у того, кого больше пасть или того, кто покрепче ухватился.
Бывший физрук не чувствовал в себе никаких бизнес-талантов, он твердо решил вернуться на привычную стезю. Он устроился на работу по специальности, перестал беспокоиться по поводу потерянных денег и расколоченной автомашины.
…После той истории прошло несколько лет. Разочарования за собственные промахи поутихли. Серегина жена, устав от Серегиной неспособности содержать семью, попросту оставила его, переехала в Новосибирск, жила с детьми в общежитии. Сам Серега переехал в город тоже, нашел работенку, позволявшую платить за квартиру и кое-как сводить концы с концами.
В один из весенних дней ему неожиданно позвонил 'старый друг' Слемзон, пригласил в гости в Красноярск. Быков немного подумал и решил поехать.
Александр Александрович встретил Серегу в хорошем настроении. Он дождался гостя на железнодорожном вокзале, посадил в 'Жигули', сразу повез на набережную – любимое место Быкова, негромко напевая четверостишие из 'Гариков' Игоря Губермана: 'Русское грядущее прекрасно. Путь России – тяжек, но высок. Мы в говне варились не напрасно, жалко, что впитали этот сок!'.
Сергей, чтобы не портить встречу, сделал вид, что не слышит пения, оскорбительного для русского уха.
Они посидели в уютном кафе на берегу Енисея, поговорили, стараясь не касаться болезненных тем. Но потом разговор все же незаметно перетек в деловое русло.
За пять с лишним лет, прошедших с того момента, когда они виделись в последний раз, Сан Саныч совершенно не изменился. Все та же риторика пятилетней давности: 'откусить кусок' от 'поезда застоя', 'отрезать', 'отпилить'…
'Неужели он не понимает, не видит, – думал Сергей, – что все уже 'откушено', поделено и 'попилено', причем – некоторые 'вагоны застоя' – многократно? Если не понимает, не видит, тогда какой из него, к черту, бизнесмен? А если все понимает, но мне говорит так, как и семь лет назад, значит, надеется втянуть меня в еще какую-то авантюру, хочет опять попробовать загрести чужой 'жар' моими руками?'
Он сидел в прибрежном кафе, с нескрываемой радостью и удовольствием наблюдал за белоснежными красавцами – теплоходами на подводных крыльях – такие большие можно
