Солдат козырнул, шлагбаум поднялся, карета въехала на Дворцовую. Князь пригладил усы и достал из поясного кармана золотые часы-луковицу. Парижская штучка — когда открываешь крышку, часы звонят «Марсельезу». До заседания Думы оставалось восемь минут. Когда князь, запыхавшись, ворвался в зал, депутаты уже пели «Отчизны верные сыны». Одиннадцать Сановников Империи заняли свою трибуну, ждали только его, Волконского. Кланяясь и улыбаясь во все стороны, князь лихорадочно думал — что произошло? Острое, нервное лицо Трубецкого осунулось, красавец Муравьёв-Апостол пощипывал усы, Одоевский барабанил по пачке бумаг пухлыми, белыми пальцами, Щепин- Ростовский опустил взгляд. Только Сановник Защиты Отечества, Его Высокопревосходительство Каховский Пётр Григорьевич, лоснился, как кот, облопавшийся сметаны. И старые генералы, ныне фельдмаршалы Милорадович и Раевский были спокойны. Князь вспомнил, как Милорадович на редуте в Бородино завтракал под пулями, как в одиночку вышел к полкам на Сенатскую и, напомнив солдатам славные дни, рявкнул «Россия за вас, братцы!». Именно этот невозмутимый, хитрый как змей, старик решил судьбу восстания.
Заседание оказалось мирным на удивление. Обсудили аграрный вопрос в Могилёвской губернии: депутат от «вольных хлебопашцев» поднял вопрос о несправедливой оценке «откупных земель». Постановили: запретить могилёвским помещикам продавать землю крестьянам больше, чем втрое дороже рыночных цен. Похоронили кодекс о возвращении польскому языку статуса второго национального — слишком свежа была память о мятеже в Варшаве. Господин Демидов-младший в третий раз поднял вопрос о налоге на импорт предметов роскоши: дамских туалетов, тканей, вин, мебели и драгоценностей. «Кавалергарды» дважды заворачивали сей нелепый закон, как утесняющий свободы дворянства. Теперь, похоже, заводчик умудрился создать коалицию с промышленниками и аграриями… С перевесом в три голоса новый налог прошёл. Князь Волконский осторожно взглянул на соседей — не за этим ли его срочно вызвали в Думу? Нет, похоже, депутатские дрязги не волновали Сановников. Благообразный купец с роскошной бородой до пупа, поднял вопрос о правах инородцев в Российской империи. Ему тут же начали возражать с мест, честя поочерёдно русофилом и христопродавцем. Как бы не выщипали бороду уважаемому оратору — случалось всякое. Третий час пополудни… Перерыв в заседании. Карету!
В крепость его пустили без проволочек — солдаты и офицеры Петропавловки знали его в лицо, впрочем, как и все служащие, до последнего поварёнка. Князь Волконский поставил строжайшим условием, что самолично подберёт людей, имеющих доступ к отпрыскам рода Романовых. Он, как никто, понимал важность этих детей для Империи, для будущего России. Законный наследник престола делал переворот легитимным. Надлежащее воспитание императора гарантировало стране просвещённое и справедливое царствование, монархию разумно ограниченную конституцией. Лучшие учителя наставляли его в римском праве и греческой драме, математике и словесности, военном деле и плотницком ремесле, следили за умеренным образом жизни, скромной пищей и строгой закалкой мальчика. Спустя пять или восемь лет (регенты до сих пор спорили, в 18 или 21 год Александр Николаевич примет скипетр и державу), своевольный кудрявый отрок с грустными голубыми глазами станет первым поистине всенародным царём свободной России. О воспитании и обучении великих княжон тоже заботились с надлежащим усердием, средняя из них — Ольга — обещала стать столь же умной, сколь и прелестной. Но сердце князя Волконского принадлежало юному императору, он любил Александра как сына — и отрок отвечал ему искренней дружбой.
Отстранив караул, князь вошёл в императорские покои. Он улыбнулся, увидев, как вскочил из-за парты Александр, готовый рвануться навстречу, издать мальчишеский вопль «Ура! Дядя Серёжа приехал!!!» — и как подошёл к двери, чеканя шаг, оттягивая носок, как кивнул головой: bonjour, prince. Царская кровь, царственное величие… молодец мальчик! Волконский обнял императора, взъерошил мягкие кудри:
— Рад служить вашему величеству. Какие новости, Саша?
Вот дерзец! Ошеломлённый князь глядел на воспитанника, словно впервые видел, а тот явно наслаждался произведённым эффектом.
— Цитируем мятежника Пушкина? Эмигранта и бунтовщика Пушкина? Ай-яй-яй, Александр Николаевич, учили бы лучше Одоевцева или Жуковского. Откуда только взяли сие предерзостное творение?
Император вскинул голову:
— А кто может мне запретить? Я самодержец всея Руси, кого хочу, того и читаю.
Волконский посмотрел Александру в глаза, смотрел долго, пока отрок не опустил взгляд.
— Не сердитесь, Сергей Григорьевич, я учусь. Математику успеваю, фортификацию успеваю, латынь занудную тоже зубрю, как раб. Давеча прочитал, наконец, Шекспира, «Ричарда 3».
— Похвально. И что же вы вынесли из этого чтения?
Император слегка побледнел:
— Помните двух маленьких английских принцев, заточённых в Тауэре? Я невольно задумался об их судьбе…
— Что за мерихлюндии, Саша?! — почти искренне возмутился Волконский, — это декабрь вгоняет тебя в тоску. Скоро Рождество, будет праздник и ёлка с подарками. А весной переедем в Павловск, будем на яхте кататься, рыбу удить, на охоту мы с вами выберемся ваше Величество, маневры устроим…
— Обещаете?
— Честное княжеское! А сейчас давай глянем, что у тебя с учёбой.
Быстро проглядев тетрадки и устроив короткий экзамен отроку, князь Волконский откланялся. Он не раз задумывался, что ждёт юного императора, когда тот войдёт в возраст и станет опасен. Ходил слух, будто спешно овдовевший князь Оболенский намерен в будущем взять в жёны старшую из великих княжон, Марию, а за тем и принять помазание, но Волконский не хотел этому верить. Одно дело — прервать жизнь диктатора и тирана, ещё при жизни старшего брата прославившегося кровавыми подвигами, и совсем другое — казнить или держать в заточении ни в чём не повинного, благородного юношу. Если быть честным, императорские покои сильно смахивали на тюрьму. Хорошо, что коньяк в поставце ещё был — и бог с ней, с мятой. После обеда любой дворянин имеет право немного выпить.
…Карету резко тряхнуло. Кучер соскочил с козел и с бранью бросился вперёд. На брусчатке, чудом избежав копыт лошадей, лежала женщина. Князь Волконский выглянул в окошко — неужели бомбистка? Год назад злоумышленник покушался на самого Рылеева, но погиб при взрыве и сообщников не нашли. Нет… Кучер оттаскивал женщину, та плакала и протягивала какой-то конверт — скорее всего прошение. Волконский вышел из кареты принять бумагу, заплаканное с тонкими чертами лицо просительницы показалось ему знакомым. Графиня Воронцова, боже мой, что с ней стало. В карете он быстро вскрыл письмо — да, Елизавета Ксаверьевна в очередной раз просила о милости разделить судьбу мужа и отправиться в Сибирь вслед за ним. После скандальной выходки мадемуазель Шаховской,
