даже руки вскинул.
Длинный Васнецов еще более худеет и длиннеет.
– Не знаешь?! – хватил себя по ляжкам владыко.
– Не знаю.
– Не слыхивал?
– Не слыхивал.
– А что вы слыхивали? «Вере Павловне хотелось донести до того, чтобы прибыль делилась поровну между всеми. До этого дошли только в половине третьего года…» Что смотришь? Мы тоже почитывали, но не обмерли от восторга.
Владыко, совершенно сердитый, тянет Красинского за собой.
– Не огорчайтесь, – говорит тот семинаристу. – Я знаю «Слово», потому что переводил его на мой родной язык. Если вам будет интересно, приходите за книгой.
Так вот взял, да и пришел, к архиепископу-то! Ох, судьба!
Ведать не ведал семинарист Васнецов, что уже на той же неделе быть ему в архиерейских покоях, быть по делу срочному и необычайному.
Прибежал в семинарию взмыленный архиерейский служка.
– Васнецов! Собирай скорей все, что ты намалевал, и галопом к самому. Он требует!
Сердце в пятки ушло: за что хотят выволочку устроить? Брал рисунки, какие краше, благолепнее. А служка над душой стоит, охает:
– Живей ты, бога ради! Он никакого промедления не терпит. Страсть ведь как суров.
До архиерейских покоев рысью шпарили. На крыльце служка Васнецова за руку ухватил.
– Теперича отдышись. Рожа-то вон красная. Вот гребешок, волосенки-то расчеши. Ну, вздохни еще разок, и с богом!
Прихожая. Икона Спаса Нерукотворного. Лестница на второй этаж. Служка распахивает дверь.
– Вот он! Вот он, Васнецов! – восклицает архиепископ и сам идет ему навстречу. – Ну, показывай, показывай!
Вроде бы голос не страшный, не гневливый, но куда положить рисунки?
– Кладите прямо на пол! – Васнецов вскидывает глаза: молодое и какое-то особенное лицо. Незнакомец ободряюще улыбается. Васнецов быстро раскладывает на полу рисунки.
– Михаил Францевич, вам карты в руки! – обращается к молодому господину архиепископ.
Тот ловко нагибается, поднимает один рисунок, другой, третий.
– Вы взяли то, что более всего закончено, а мне было бы интересно посмотреть все ваши работы! – Это он говорит оторопевшему семинаристу. Шел на убой, а вроде бы убиением не пахнет.
– Выразительные рисунки, – говорит Адам Красинский. – А вот этот печальный ангел, обведенный темным контуром, думаю, надолго в памяти останется. Что ты нам скажешь, Эльвиро?
Молодой господин, которого назвали сначала Михаилом Францевичем, а теперь Эльвиро, переложил рисунки из правой руки в левую, правую же подал семинаристу.
– Хочу пожать вам руку, будущий мой коллега и сподвижник.
– Так, значит, есть толк в нашем студиозусе?! – восклицает архиепископ. – А мне тоже нравится.
– Лепо, владыко! Лепо! – Это уже запели келейники и священники, и все подошли поздравить семинариста, похлопать по плечу, улыбнуться.
– Мне поручают расписать новый храм! – объяснил ничего не понимающему рисовальщику господин с непривычным лицом. – Без помощников это невозможно.
Впрочем, нам пора познакомиться: художник Эльвиро Андриолли.
– Васнецов, – назвал себя Васнецов.
– Для художника звучит неплохо – Васнецов.
– Так ведь и Пушкин звучит, – улыбнулся Адам Красинский. – Какой-нибудь Ружьев, Саблев, Мушкетов – не звучит, а когда произносишь «Пушкин» – о пушках уже и не вспоминаешь.
– С богом, Васнецов! С богом! – воскликнул радостно архиепископ.
– Подойди под благословение! – шепнули Васнецову услужливо.
Подошел, благословился.
– Завтра я вас жду в храме, – сказал Андриолли, – и, пожалуйста, возьмите все свои рисунки, даже наброски. Они-то меня более всего интересуют.
