подступающей истерики.

35

Когда увольняешься и освобождаешь стол, труднее всего решить, как поступить с похожей на гробик картонной коробкой, где хранятся 958 еще пахнущих краской визитных карточек. Выбросить нельзя – как и дверная табличка с фамилией, и несколько образцов чеков с зарплатой, визитки свидетельствуют о том, что некогда ты являлся в это здание каждый день и решал сложные, требующие полной самоотдачи проблемы; увы, проблемы, которыми ты когда-то был поглощен, из-за которых засиживался в кабинете допоздна и разговаривал во сне, оказываются пустышками; через две недели после твоего увольнения они сжимаются в инертные пластинки в 1/50 прежнего размера; тебе уже не удается воскресить ощущение того, что поначалу было поставлено на карту, поскольку, похоже, лишь венгерский ритм 5/2 оживленной рабочей недели наполнял каждый волнующий кризис всей его корпоративной сложностью. Но в пограничном состоянии, пока теряет актуальность проблема, за разрешение которой тебе платили, кивок охранника, его книга записи посетителей, поездка на эскалаторе, вещи на столе, вид кабинетов коллег, их лица, особенности офисного туалета – все чудесным образом увеличивается в размерах, и в этом отношении главное и побочное меняются местами.

36

Из этого великолепия и роскоши каждый вечер мы возвращаемся домой, потеем, воюя с комодами, у которых вываливаются ящики, не оборудованные роликами, ставим портфель и пакет из магазина на пол, вытаскиваем из карманов пригоршни мелочи и фантики от «Веламинта», корячимся, чтобы выгрести все ненужные монетки, собранные с миру за день, поскольку нам было лень при каждой сделке точно отсчитывать сумму, роняем теплую мелочь, ключи, чеки и мусор в уже переполненное блюдце, а потом принимаем еще одну характерную позу – контрапост, чтобы достать бумажник, влажная выпуклость которого подсознательно раздражала нас весь день, хотя причину дискомфорта мы выявили только сейчас, бросаем липкую вещицу из кожи и пластика поверх разъезжающейся горки мелочи и чувствуем, как после десяти часов неудачного соседства одной ягодице сразу становится прохладнее. Мы убираем брюки в шкаф, расправляя складки, чтобы не пришлось заново заглаживать их, переворачиваем брюки вниз ремнем, держа за низ штанин, продеваем в треугольник вешалки со специальной картонной трубкой, не дающей брюкам соскользнуть, роняем сквозь треугольное отверстие, зная, что чуть влажная от пота ткань будет сухой и чистой к послезавтрашнему утру, когда брюки снова понадобится надеть. Мы расхаживаем по дому в трусах и в майке, ожидая, когда сварятся ракушки «Рондзони». Разве можно сравнить это неупорядоченное, импровизированное вечернее существование с чистой, благородной, «пендафлексовой» жизнью офиса?

37

Упомяну еще одно важное событие в истории соломинок для питья. Недавно я заметил, а потом припомнил, что замечал это несколько лет назад: бумажная обертка, которая когда-то так легко соскальзывала с пластмассовой соломинки, собираясь в подобие концертино для традиционных фокусов в барах и студенческих общежитиях, теперь вообще не скользит. Обертка прилегает к поверхности соломинки так плотно, что даже соломинка более жесткая, нежели ее бумажная предшественница, иногда гнется от усилий, которые приходится прилагать, снимая обертку старым привычным способом. Усовершенствованный метод раздевания соломинок – одной рукой, наподобие постукивания сигаретой по столу, чтобы спрессовать в гильзе табак, – уже неэффективен: приходится надрывать кончик обертки и двумя руками разрывать ее по шву, как мы делаем, открывая конверты с рекламными буклетами. Но я твердо верю, что и эта ошибка будет исправлена; пройдет время, и мы станем даже ностальгировать о тех годах, когда соломинки никак не разворачивались. В таких мелких нововведениях предвидеть оплошности невозможно, требуется время, чтобы заметить и исправить их. С другой стороны, в некоторых незначительных усовершенствованиях обнаруживаются неожиданные плюсы. Кто из производителей сахара в пакетиках догадался бы, что потребителям придется трясти пакетик, сгоняя его содержимое на дно, чтобы потом без опасений оторвать верхушку? Беззащитность новизны порционной упаковки сгладилась, смягчилась, ей придала смысл жестикулятивная адаптация (вероятно, были заимствованы замирающие колебания руки, которыми гасили спичку, прикурив сигарету); удобство постепенно превратилось в балет, и теперь мне было бы жаль расставаться с шелестом колыхавшихся в воздухе пакетиков, который ранним утром слышен от соседних столиков, хотя сам я пью несладкий кофе. Никто не смог бы предсказать, что обслуга станет полировать поручни эскалатора, стоя неподвижно, студенты найдут способ переворачивать порционные кусочки масла, чтобы они попали куда нужно, продавцы сначала придумают хранить карандаши за ухом, а впоследствии постепенно это делать отвыкнут, и что под дворниками на ветровом стекле окажется очень удобно оставлять рекламные листовки. Такие бесхитростные технические новинки – соломинки, пакетик с сахаром, карандаш, дворник, – украшает безмолвный фольклор поведенческих изобретений, не зарегистрированных, не запатентованных, принятых на вооруженные и доведенных до совершенства без лишних разглагольствований и размышлений.

38

По-видимому, людям свойственно поднимать брови, когда они что-нибудь подносят близко к лицу. Первый глоток утреннего кофе заставляет поднимать брови; мне случалось видеть отдельных персонажей, которые вместе с бровями двигали всей кожей черепа, отправляя в рот подцепленную на вилку еду. Одно из возможных объяснений: поднятые брови подают мозгу сигнал отключить механизм естественной реакции, благодаря которой мы отшатываемся, когда к лицу приближается движущийся объект.

39

После многолетнего потребления пищи, которую готовили для меня «Сейлерз» и «АРА», в первые месяцы самостоятельной готовки я с новым интересом изучал происхождение вскипающих пузырьков в кастрюле «Ревир», ожидая, когда сварятся ракушки «Рондзони»: в самом начале кипения ртутные шарики отрывались только от определенных точек дна кастрюли и всплывали, для изменения состояния им требовалась легкая шероховатость или неровность металла; затем несколько занавесок из бусин среднего размера поднимались оттуда, где параллельные витки электрической спирали особенно плотно прилегали к дну кастрюли; далее, когда начинали всплывать вязкие, ленивые, как жабы, пузыри бурного кипения, у меня запотевали очки – и я вспоминал, как много лет назад родители будили меня, прерывая сновидения, в которых я пытался всосать через тоненькую соломинку на редкость густой коктейль. Отец вносил меня в ярко освещенную кухню, весело приговаривая: «Опять круп, опять круп», его вихры торчали во все стороны, он держал меня над паром, вьющимся над маленьким чайником, который подносила мама. Я делал вдох; хрипы таяли в разветвлениях бронхов за грудиной, и я дышал, радостно думая о пляшущем голубом пламени газа, расплющенном о дно чайника, – о том же самом пламени, над которым через несколько лет мне позволили обжаривать хот-доги, наколотые на вилку: капающий с них жир высекал быстро гаснущие искры, особенно заметные, если погасить лампу, хотя из-за бледно-желтого оттенка видимые даже при дневном свете, а от жара темнел рельефный рисунок на обоих концах хот-дога. Словом, я протирал очки и вываливал ракушки «Рондзони» в бурлящую воду: после шипения в кастрюле наступал момент полнейшего водяного покоя. Но я обнаружил, что если не помешать ракушки именно в эту минуту, их порция уменьшится – часть прилипнет ко дну кастрюли.

40

Можно подумать, что после такого мини-взрыва конечному продукту требуется время, чтобы осесть,

Вы читаете Бельэтаж
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату