Викинги

другие народы моря, в том числе норманны.

С ростом купеческих товари­ществ и их товарооборота корабли постепенно совер­шенствовались. Рулевое весло, крепившееся прежде в петле по правому борту в кормовой части, перемести­лось к ахтерштевню, в диаметральную плоскость суд­на, Это придало копу и кнорру лучшую устойчивость на курсе и свело до минимума всяческие случайности, связанные с действием ветра и волн. В XIII веке кормовое весло исчезло, корабли стали управляться навесным рулем. Появились бушприт и подпалубные помещения (иногда с окнами), прочный стоячий таке­лаж рационально дополнился бегучим, это облегчило работу с парусом.

Каковы были их экипажи? Как ни странно, но этот вопрос тоже из области загадок. Первоначально, по-видимому, веслами ворочали сами воины, специальных гребцов не было: с этого начинали и греки — достаточ­но вспомнить пятидесятивесельные корабли (пентеконтеры) аргонавтов, Одиссея, Менелая. Эта традиция еще сохранялась в V веке: Хенгист и Хорса прибыли в Британию с шестьюдесятью дружинниками на двух кораблях, каждый из них был тридцативесельным.

Олав Святой вышел однажды в море на двух боль­ших торговых кораблях с двумястами двадцатью воина­ми (стало быть, по сотне с лишним на каждом), да еще при этом пустил на дно военную галеру: он поставил свои безобидные на вид суда по сторонам пролива, протянул между ними толстый канат, притопив его, а когда киль ничего не заподозрившей ладьи оказался точно над ним, на обоих кораблях по команде энергично заработали грузовые лебедки, после чего «корабль был поддет канатом, его корма поднялась вверх, а нос пог­рузился в воду. Вода хлынула в носовую часть корабля, затопила его, и он перевернулся». В другом случае Олав снарядил пять военных кораблей, а людей у него было около трехсот, примерно по шестидесяти на корабль. «Сага о Сверрире» упоминает эскадры из двадцати, четырнадцати и... одного корабля.

Его современник по имени Асбьёрн тоже как-то «решил спустить на воду один из своих грузовых кораблей. Этот корабль был такой большой, что годил­ ся для плавания по морю. Корабль был отличный, оснастка его — отменная, а парус — полосатый. Асбь­ёрн отправился в плавание и взял с собой двадцать человек». Военный корабль этого же Асбьёрна был рассчитан на сорок гребцов, а ушли на нем в море около девяноста человек (неясно, входили ли гребцы в их число).

Из саг можно узнать, что, скажем, на весельной пиратской лодке было двенадцать человек или двад­цать, что для таких же целей предназначался «неболь­шой быстроходный корабль на двенадцать или тринад­цать гребцов, и на нем около трех десятков человек», что восемнадцать гребцов — это «немного» (именно столько было у Брандана в его первом путешествии и на гренландском корабле, плававшем к Америке в 1347 году), что на боевом корабле могло быть «около двад­цати пяти человек», «около восьмидесяти человек» (явно не считая гребцов), на грузовом — «десять или одиннадцать человек». Отражают ли эти цифры воз­можность судна или конкретную потребность каждого рейса — неизвестно. Вероятнее все же второе: ведь одно дело — короткий разбойничий набег или кабо­тажное плавание и совсем иное — многосуточное пла­вание вне видимости берега. Конечно, парус выручал неплохо. Ну а если непогода? Ведь ни один человек не в состоянии грести безостановочно дни и ночи. Значит, иногда половина или даже треть скамей могла пусто­вать, а иногда на каждой могли сидеть двое-трое. Все решала конкретная обстановка. Тридцать спутников Торвальда, например, могут навести на мысль о тридцативесельном судне, но тридцать спутников Торстей-на плыли на двадцативесельном корабле и, возможно, гребли, разделяясь на вахты, а на каждом корабле Карлсефни было вообще по два десятка мужчин...

Опираясь на разрозненные обмолвки саг, можно попытаться воссоздать некую общую картину того, как «ходили на дело» викинги. Возглавлявший их конунг или ярл устраивал прощальный пир, а затем отдавал приказ трубить поход и сниматься с якоря. Предвари­тельно суда, хранившиеся зимой со всеми своими при­надлежностями и оснасткой в специально оборудован­ных корабельных сараях, или вытащенные на берег для стоянки, спускали на воду. Это было красочное зрелище: белый или сшитый из вертикальных цвет­ных полотен парус, расписная обшивка бортов, разноцветные шатры, заменявшие каюты, сверкающие золо­том носовые фигуры, доспехи и гербовые накладки на щитах, вывешенных по фальшборту, пурпурные, изум­рудные, кобальтовые ткани плащей.

Первыми из бухты выскальзывали маленькие, ярко раскрашенные юркие гребные восьмивесельные суде­нышки: они указывали безопасный фарватер, а заодно вели разведку. Среди них безусловно были аски — моноксилы, выдалбливавшиеся из цельного ствола ясеня (откуда и название) и имевшие наращенные борта. Эти высокомореходные лодки примерно с V века служили и пиратскими судами, отчего викингов, как уже упоми­налось, называли в числе прочих прозвищ аскеманнами. Их строили потом франки и англосаксы, а у нор­маннов после появления более крупных кораблей аски стали играть вспомогательную роль и где-то в IX или X веке сошли со сцены, вытесненные другими типами. При виде незнакомого судна они подавали сигнал, после чего парус, мачта, шатры и шест с позолоченным флюгером, указывающим направление ветра, быстро убирались, весь корабль покрывался специально для этой цели предназначенными серыми коврами под цвет воды, и все, кроме нескольких гребцов в носу и корме, низко пригибались, скрываясь за фальшбортом. Когда дозорные выясняли обстановку и решали, что опасности нет, все возвращалось на свои места.

Вероятно, боевые корабли имели в корме полупалу­бу, а над ней еще один помост, своего рода капитанский мостик, служивший наверняка и боевой площадкой: трудно иначе истолковать фразу «Саги об Эгиле» о «верхней палубе на корме». Конунг, стоя на этом высоком помосте, где было его обычное место, руково­дил всеми действиями флотилии, прибегая в случае нужды к услугам трубачей.

Корма вообще играла важную роль в корабельной жизни: с нее подавали почетную сходню (вторая спус­калась с носа), к ней была привязана спасательная и разъездная шлюпка, всегда следовавшая на канате за судном, к ней подходили лодки гостей, ею же швартовались и сами корабли к береговым сваям или близко растущим у воды деревьям.

Конунга окружала, сомкнув щиты, его дружина. Его легко можно было приметить по блиставшим золотом щиту с гербом и шлему, короткому алому плащу, наброшенному поверх кольчуги и украшенной золотом рукояти меча.

При угрозе нападения с фланга картина мгновенно менялась: по сигналу трубача воины тесно выстраива­лись вдоль бортов, выставив перед собой сплошную стену щитов, а из-под каждого щита выглядывало острие копья. Корабль превращался в ощетинившегося ежа, и в этих случаях конунг свободно разгуливал по палубе, своевременно оказываясь там, где требовалось его присутствие.

В отличие от античных, норманнские корабли, ли­шенные тарана, подходили к берегу не кормой, а носом, затем разворачивались к нему бортом и швартовались двумя канатами со стороны суши; с противоположного борта их удерживали якоря. Нос и корма флагманского корабля были обиты толстыми железными листами кверху от ватерлинии — вероятно, съемными, так как в противном случае судно могли бы вытащить на берег разве что великаны, а его осадка сильно ограничила бы район плавания. Эти листы затрудняли работу абор­дажного отряда: крюки не могли закрепиться на отпо­лированном металле, а если кто-нибудь в прыжке попа­дал на эту обшивку, он тут же соскальзывал за борт. Абордаж можно было производить только бортом к борту: иначе пришлось бы перелезать через собствен­ный высокий форштевень под градом стрел, камней, дротиков и вообще всего, что подворачивалось под руку.

Перед битвой корабли поднимали знамена и вы­страивались в одну линию, причем корабль конунга был в центре ее, а их форштевни связывались каната­ми: это помогало держать строй, служило профилакти­ческой мерой против дезертирства и паники, а также препятствовало прорыву кораблей противника в тыл. Вся эта схема очень напоминает греческий прием за­щиты от таранной атаки. «Сага о Сверрире» рассказы­вает, что суда связывались вместе по четыре и по пять и при этом могли передвигаться: викинги «гребли внешними веслами на крайних кораблях».

При сближении с вражескими кораблями на их штевни первым делом метали абордажные крючья, сби­вая попутно насадные драконьи головы. В качестве таких крючьев использовались также легкий зуболапый якорь и копье с крючком, которым можно было также и рубить». С малых судов, постоянно крутившихся в гуще боя, снизу вверх летели копья, отгоняя людей от борта. На эти копья ловили и тех, кто пытался совер­шить спасительный прыжок за борт. Этими копьями, а также секирами старались продырявить борта вражес­ких кораблей, как это делали, например, руссы в битве, описанной Михаилом Пселлом. А из корзины на мачте и из-за высокого форштевня, где было убежище удар­ных отрядов и лучников, на палубу зацепленного кораб­ля сыпался встречный ливень стрел, дротиков, копий и камней. Спасение от него было единственное — выста­вить на высоких шестах широкие щиты, сплетенные из прутьев и выступающие за пределы борта.

Эту тактику норманны принесли и на Русь: в «По­вести о походе Ивана IV на Новгород в 1570 году» упоминается о том, как «воинские люди в малых судех ездяху по реце Волхове, со оружием, и с рогатыни, и с копии, и с багры, и с топоры».

Если неприятель не выдерживал натиска и искал спасения на других своих кораблях, канаты, связывав­шие носы, перерубались, корабли обходили очищенное судно и приступали таким же манером к захвату следующего. Выждав удобный момент, воины пере­прыгивали на палубу противника и завязывали руко­пашную. Такому прыжку могла помешать чаще всего высота борта неприятельского корабля. Конунг, помо­гая своим, тоже стрелял из лука, метал копья, всячески подбадривал, а в преддверии абордажной атаки извле­кал из рундука под своим почетным сиденьем мечи и раздавал их экипажу.

Палубный бой начинался в том случае, если про­тивник не мог или не успевал вырубить вместе с деревом наброшенный абордажный крюк или якорь. Схватка начиналась с носа и постепенно перемещалась к корме. Вот как описывает один из подобных эпизодов сага: «Бой шел на носах кораблей, и только те, кто стоял там, могли рубиться мечами, те же, кто находил­ся за ними в средней части корабля, бились копьями. Стоявшие еще дальше метали дротики и остроги. Другие бросали камни и гарпуны, а кто стоял за мачтой, стрелял из лука».

Битва у мачты, водруженной в центре корабля, знаменовала наступление критического момента, и тогда конунг выбегал из-за ограды щитов и личным приме­ром вдохновлял своих людей. Если же дело оказыва­лось совсем худо, в ход пускалось все, что оказывалось под рукой: «Олав схватил румпель и бросил в этого человека, и попал в голову... так что череп раскололся до мозга»,— бесстрастно передает сага. Или вот еще: «Вигфусс, сын Глума Убийцы, схватил с палубы нако­вальню, на которой кто-то выпрямлял рукоять своего меча... Он метнул наковальню двумя руками и попал в голову Аслаку Лысому, так что острый конец нако­вальни вонзился в мозги. До этого Аслака не брало никакое оружие, и он рубил на обе стороны».

После боя — иногда скоро, а иногда и несколько дней спустя (после похорон павших или отхода в безопасное место) — трубили сигнал к дележу добычи. Трофеи делили на четыре части, потом каждую часть — еще на двенадцать, и только затем выделялись персональные доли.

Нагруженные добром победители возвращались в родные фьорды, и слава летела впереди них. Они становились героями саг, передаваемых из поколения в поколение. А павшие в битве отправлялись в послед­ний свой рейс к блаженным берегам на «безразмер­ном» корабле «Нагльфар», сделанном из ногтей мер­твецов. Правит им невидимый для живых великан Хрюм, «и лишь поднимут на нем паруса, в них дует попутный ветер, куда бы ни плыл он. А когда в нем нет нужды чтобы плыть по морю, можно свернуть его, как простой платок, и упрятать в кошель, так он сложно устроен и хитро сделан», — поясняет «Младшая Эдда». Это — эпос.

Действительность была куда трагичней. Конунга заворачивали в саван, и живые обязаны были взгля­нуть на мертвеца, чтобы засвидетельствовать его смерть и тем предотвратить обвинения в убийстве или появ­ление самозванцев. Иногда бывало еще проще: «Но Хаки конунг был так тяжело ранен, что, как он пони­мал, ему оставалось недолго жить. Он велел нагрузить свою ладью мертвецами и оружием и пустить ее в море. Он велел затем закрепить кормило, поднять парус и развести на ладье костер из смолистых дров. Ветер дул с берега. Хаки был при смерти или уже мертв, когда его положили на костер. Пылающая ладья поплыла в море, и долго жила слава о смерти Хаки». Так уходили в более радостный мир морские конунги — морские короли, викинги.