– Представляю, – кивнул следователь и неожиданно зевнул. Потом тряхнул головой.
– Блин, ни хера не выспался, две смены подряд дежурю. И надо же – 105-я нарисовалась. Что он тут делал-то?
– Кино смотрел, – мрачно ответил врач.
Следователь снова зевнул и раскрыл паспорт мужчины.
– Оганесян Ашот Аствацатурович. Ну и отчество. Хера лысого выговоришь.
Один из милиционеров подошел к следователю и сказал что-то на ухо, кося глазами на паспорт погибшего мужчины.
Следователь замотал головой:
– О-ой, блин, что ж ты раньше молчал?
Милиционер пожал плечами.
– Ну всё. Теперь налетят к нам чекисты. А жена с дитем где?
– Увезли. Она в полуобморочном состоянии была. Чего с нее толку?
Следователь еще поцокал языком, потом кивнул врачу и вышел из зала. Врач в свою очередь кивнул курившим санитарам.
Один из санитаров толкнул второго, кивнув на носилки:
– Бери гамак, пошли чебурека забирать. Зачехлили его.
Они протиснулись между рядами и стали приподнимать тело мужчины, но из-за узости прохода несколько раз стукнули его головой об кресла.
– Алло, эскулапы, – поморщился, заметив это, следователь. – Вы бы его еще пинками к скорой гнать стали. Поднимите нормально. Это важная шишка.
Наконец труп был вынесен.
Между пустыми рядами осталась только небольшая темная лужица крови. В ней белыми корабликами плавали хлопья выпавшего из руки попкорна.
II
Дорогой Сергей Константинович,
поелику знакомы мы не первый год, смею надеяться, подобное обращение не будет воспринято Вами как фамильярность. Вы знаете, что я не имею привычки беспокоить Вас по пустякам. Тем более понимая Вашу занятость. Впрочем, мы, историки, склонны к долгим вступлениям и философствованиям. Посему к делу.
У меня к Вам огромная просьба. Мой ученик, чрезвычайно талантливый молодой человек Александр Переверзин, собирается в ближайшее время приступить к археологическим раскопкам фактически на территории Москвы. Не утомляя Вас деталями, скажу, что в недавно найденных им летописных хрониках монаха Даниила Волжского обнаружилось мимолетное упоминание о неких раядах, предположительно славянском племени, жившем как раз на территории Москвы. Он, как и я, полагает, что это не частность, не рядовое уточнение, которое просто требуется внести в учебники по истории Древней Руси, это нечто большее. Вы лучше меня знаете, с какой бумажной волокитой ему придется столкнуться. Я Вас очень прошу. Для московских чиновников Ваше слово весит больше всех исторических доводов. Окажите моему ученику в этом нелегком начинании содействие. Как Ваше здоровье? Ваш покорный слуга, профессор Е. Виноградов
Горячо любимый и уважаемый Евгений Осипович, Россия объявила войну Болгарии, начался новый виток российской волокиты. Тем не менее, то, что достигнуто в результате нашей работы, трудно будет отрицать даже самым скептичным критикам – раяды существовали. Как существовали кривичи, древляне, поляне, радимичи, вятичи. Основной вопрос, конечно, в том, что это было за племя, как жило и куда исчезло. Но одно то, что их политический центр Раяд находился почти на территории Москвы, факт удивительный и несомненный. (...) Также несомненно и то, что раяды обладали письменностью. Однако пока специалисты по праславянским рунам дешифруют эти записи, пока мы сможем получить информацию, что называется, из первых рук, пройдут десятилетия. А что делать нам? Видимо, набраться терпения. Тем не менее хроники Феофана Затворника, найденные в Новгородском монастыре профессором Любашевым, продолжают преподносить сюрпризы. Одна из самых обширных его записей, известная как «Радоват'е», оказывается, совсем не есть размышления Феофана о некоем абстрактном государственном управлении. По всем приметам, эта запись целиком и полностью посвящена раядам, и только им. Более того, подлинное название этого труда совсем не «Радоват'е», а «Раядован'е», но некоторые горе-исследователи предпочли закрыть глаза на непонятную им закорючку между буквами «а» и «д». По этому поводу у меня вышел забавный спор с ассистентом профессора Кожемякина Коршуновым. Коршунов, который, как известно, быстро теряет самообладание, когда исчерпывает все аргументы, вошел в ярость столь неописуемую, что с досады швырнул в окно стул. На его беду под окнами стоял экипаж какого-то полицейского чина, кажется замдиректора департамента полиции. Стул вылетел в окно и приземлился прямо на голову несчастному извозчику, который как раз дожидался это высокопоставленное лицо. Поднялся шум. Бедного Коршунова обвинили в покушении на жизнь государственного чиновника и забрали для расследования по факту революционного терроризма. Если бы не Кожемякин и не мое свидетельствование, пришлось бы ему худо.
Надеюсь, я вас немного позабавил.
Искренне Ваш,
Александр Переверзин
III
Пол и потолок. Земля и Небо. Привычные заменители Ада и Рая. Две наглядные крайности существования человека.
Человек вообще есть существо приземленное. Homo terranius, так сказать.
Он проходит по жизни, устремив взгляд вниз. Его так с детства приучили родители. «Смотри под ноги», – говорила мама и ловила за капюшон, когда человек падал, споткнувшись об какую-нибудь корягу. И была права. От земли только и ждешь, что она выкинет какую-нибудь пакость – яму, колдобину, коровью лепешку. Короче, что-то мерзкое и до боли (часто в прямом смысле) подлое. Нет, конечно, сверху тоже падают всякие пакости, типа птичьих «сюрпризов». Но это вещи малопредсказуемые. Земля же предсказуема. Надо только под ноги смотреть. Мы привязаны к земле, мы от нее зависим. Земля – это конкретика. Небо – это абстракция, бесконечная и непознаваемая. Мы знаем, что уйдем в землю, но верим, что попадем на небо. Потому что земля – это постоянное надоедливое напоминание нашей бренности, а небо – намек на возможную вечность. Земля подчеркивает бессмыслицу и копеечную простоту нашего бытия, небо дает веру в смысл и сложность. «Витать в облаках» – плохо, но «ползать по земле» унизительно. Все люди в глубине души хотят летать, как птицы, и верят, что после смерти их мечта (пусть и без привычной оболочки) осуществится и они взмоют ввысь. Андрей Болконский, например, смотрел на небо. Это стимулировало его предсмертный мыслительный процесс. Что, если б он лежал, уткнувшись носом в землю? Испачканное лицо и заляпанные глаза. Полная темень и отсутствие каких-либо мыслей. Нет, земля – это проза. Небо – поэзия. «Боже мой», – закатываем мы глаза к небу. «Тьфу ты, черт», – плюем мы на землю. Рай и ад, таким образом, обретают вполне конкретные формы. Между ними – наша жизнь. Потом человечество построило дома и создало мини-суррогаты Земли и Неба: пол и потолок. Но мы по-прежнему «возводим глаза к небу», хотя над нашими головами потолок, и по-прежнему «роем носом землю», даже если речь идет о работе в офисе, – ну не пол же носом рыть. Конечно, пол не может полностью заменить землю с ее притяжением, а потолок не может заменить небо с его манящей перспективой. Тем не менее лежать на кровати и смотреть в потолок (а иногда и поплевывать в него) – это вроде нормально, а вот лечь на живот и устремить свой взгляд за край кровати на пол – это уже странно: то ли депрессия, то ли сумасшествие...
Но именно так, лицом вниз и устремив взгляд на пол, лежал Костя. Он проснулся час назад, чувствуя себя разбитым и невыспавшимся, но заставить себя снова заснуть так и не смог. В голове была звенящая
