приказ. Но христианами были и те два священника, которые спасли Юлиана от верной смерти, уведя его в церковь и спрятав за алтарем. Не должен ли был этот гуманный поступок послужить в его глазах противовесом безумству убийц?
Нет. Потому что Юлиан вовсе не считал, что обязан жизнью именно им. Конечно, он был чудесным образом спасен во время резни, но это можно было объяснить только божественным вмешательством24. И это вмешательство он приписывал отнюдь не двоим христианским священникам, а защитнику всего его рода божественному Гелиосу. Именно он явился, чтобы взять его за руку и вывести из императорского дворца, этого средоточия гибели, кровопролития и смерти.
IV
На следующий день после той трагической ночи Юлиан по приказу Констанция был отправлен в Вифинию. Констанций поручил заботы о воспитании мальчика епископу Никомидии Евсевию и дал ему указание никогда не говорить с ним о трагической гибели его семьи; не допускать никаких контактов между ним и жителями города; и, наконец, воспитывать его в духе строгого соблюдения требований христианской религии.
Осторожности ради Евсевий предпочел удалить ребенка из Никомидии и отвез его в Астакийскую виллу, находившуюся в сельской местности и принадлежавшую бабке Юлиана со стороны матери. Там мальчик должен был жить в полнейшей изоляции.
Юлиан прибыл в Астакию в ужасном состоянии духа. Ему еще не было семи лет, и его моральное равновесие было подорвано только что пережитыми сценами насилия. Он часто плакал и неожиданно просыпался по ночам с душераздирающим криком.
Бабкина вилла, огромная и роскошная, была для Юлиана скорее тюрьмой. Он не разговаривал с рабами, выполнявшими работы по дому, потому что инстинктивно не доверял им. Если он встречался с кем- нибудь из них в саду или в доме, то опускал голову и молчал; и не зря: все они были соглядатаями, которым Констанций приказал внимательно следить за всеми словами и поступками мальчика.
Кроме них, Юлиан видел только епископа Никомидии Евсевия. Но этот человек вызывал в нем смешанное чувство страха и отвращения. Это был светский епископ; он красил ногти киноварью, а волосы хной, как это часто делали восточные священнослужители. Стараясь в первую очередь угодить императору — не он ли сыграл сомнительную роль в распространении слухов о ложном завещании Константина, послужившем предлогом для уничтожения рода Флавиев? — Евсевий был слишком занят устройством собственных дел и своей епархией, чтобы уделять Юлиану много внимания. Он ограничился тем, что вдолбил ему в голову начатки вероучения, заставил выучить наизусть «Отче наш» и несколько других общепринятых молитв; короче, ознакомил его со всем тем, что позволило бы ему участвовать в богослужении.
К счастью для Юлиана, рядом с ним был Мардоний, честный и образованный раб-сириец, за пятнадцать лет до того бывший воспитателем Басилины. Его тронула несчастная судьба Юлиана, в котором он очень быстро почувствовал большие скрытые способности, и он перенес на него всю ту заботу, с которой раньше относился к его матери. Ребенок почувствовал это и ответил на его любовь страстной привязанностью. Он всю жизнь помнил своего старого учителя и в одном из своих сочинений написал, что доброта Мардония была «лучом солнца, по милости небес прорезавшим ту ночь, с которой он отчаянно боролся»25.
Мардоний дал ему прочитать «Илиаду», «Одиссею», «Труды и дни» Гесиода и подвел его таким образом к «пропилеям»[3] философии. Но он занимался не только тем, чтобы наполнить голову ребенка разнообразными знаниями. Он также учил его формулировать мысли, выстраивать их в правильной последовательности и развил в нем явно выраженную склонность к интеллектуальным рассуждениям.
Да, уроки Мардония стали для Юлиана лучом света. Однако они не могли заставить его забыть о нависшей над его головой смертельной опасности. Солдаты Констанция пощадили его. Но в любую минуту император может пожалеть об этом. А если Констанций нахмурит брови, и стража ворвется в его комнату, чтобы перерезать ему горло, как перерезали горло его отцу? Покуда этого не случилось, о каждом его шаге, о каждом слове императору доносили соглядатаи. Чем взрослее становился Юлиан, тем более несносным казался ему этот полицейский надзор.
Приблизительно в это время он и обнаружил потайную дверь в ограде виллы. Эта находка дала ему возможность время от времени убегать от бдительных очей тюремщиков. Дверца не просто позволяла выйти наружу, она открывала дорогу к свободе. Юлиан воспользовался ею, и позволил себе несколько раз убежать и побродить в окрестностях Астакии. Во время одного из таких побегов он обнаружил узкую тропинку, ведущую к морю. Очень скоро эта дикая местность стала излюбленным местом его прогулок. Именно там однажды он испытал то мистическое состояние, о котором мы уже рассказывали выше… Но какой бы восторг ни приносили такие мгновения, всегда наступал момент, когда ему приходилось возвращаться в свою тюрьму.
Юлиану было уже почти тринадцать лет. Его тело, довольно слабое в детские годы, стало крепким и хорошо сформировалось. Вечно подозрительный Констанций счел, что его пребывание в Астакии чревато некоторым риском, которого было бы предпочтительно избежать. Вилла находилась недалеко от Никомидии. В городе же размещался один из легионов. Что, если его командиры узнают, что один из членов правящей династии — пусть даже тринадцатилетний подросток — содержится там под стражей? Что, если они вдруг встанут на его сторону и провозгласят его августом?.. Одной этой мысли было достаточно, чтобы заставить императора дрожать от страха, потому что в прошлом такие вещи уже случались, и не раз…
Чтобы предупредить подобную опасность, Констанций решил удалить Юлиана из Никомидии и перевести его в уединенное место, где за ним будет легко присматривать. В качестве нового места пребывания император назначил ему крепость Мацелл, расположенную в сердце Анатолии у подножия горы Аргей.
Когда Юлиан узнал об этом, а также о том, что Мардоний не будет его сопровождать, он разрыдался. Он бросил свой плащ на землю, топтал его ногами и кричал, что скорее умрет, чем расстанется со своим воспитателем.
Однако приказы Констанция не обсуждались, и Юлиану дали понять, что если ему дорога жизнь, то лучше подчиниться.
Спустя несколько дней грустным осенним утром отряд, в который входили Юлиан и его свита, покинул Астакию. Он взял курс на восток и двинулся окольной дорогой, чтобы не ехать через Никомидию.
V
Горная цепь, застилающая горизонт; непроходимые леса, тянущиеся в бесконечность; низкое и серое небо, в котором друг за другом гонятся облака; возвышающиеся над всем этим пейзажем изрытые оврагами склоны горы Аргей и у самого ее подножия как бы сама собой возникшая в результате внезапного обвала путаная сеть укреплений, зубчатых стен и башен, представлявших собой Мацелл, крепость, которую Констанций назначил новым местопребыванием Юлиана.
Когда сын Басилины впервые увидел это место на повороте дороги, он почувствовал, что мужество покидает его. Неужели в этом пустынном уголке, отрезанный от мира, он осужден теперь жить и, может быть, умереть? Он впал в еще большее уныние, и это понятно. Ибо мало на земле других мест, которые были бы способны вызывать столь сильное ощущение одиночества и изгнанности.
Оказавшись в сотне метров от крепости, Юлиан увидел всадника, который, преодолев подъемный мост, скакал ему навстречу. Это был Галл.
Сначала Юлиан не узнал его, потому что его сводный брат сильно изменился с той трагической ночи, когда он в последний раз видел его распростертым на постели. Теперь Галлу было неполных двадцать лет.
