болтали. Люди видели отблески света, слышали крики… маркиза, который, как все думали, умер страшной смертью.
– И он принял Жана?
– Не сразу. Сначала разыгралась целая драма, но господин Жан сумел заставить его замолчать. Он сказал, что хочет ему помочь, защитить его от любопытства и ненависти людей. Он сказал, что хочет охранять замок, снова начать обрабатывать землю, оживить Лозарг. Тогда господин маркиз согласился: «Я начинаю думать, что ты действительно мой сын», – сказал он ему. И в этот вечер я видел, как господин Жан заплакал.
– Из-за одного слова! – презрительно сказала Гортензия. – Как его мучило, должно быть, его положение незаконнорожденного.
– Он всегда очень страдал от этого, – строго сказал Франсуа. – Он слишком чувствует себя Лозаргом. Надо его понять, мадам Гортензия…
Молодая женщина нервно засмеялась.
– Что ж… все к лучшему, если Жан предпочитает верить словам этого старого разбойника. Он нашел отца, он живет в Лозарге, но это не объясняет, почему он столь упорно отказывается увидеться со мной…
– Нет, – сказал Пьерроне. – Просто господин маркиз признал его при условии, что он порвет с вами!
– Как?.. Он признал его? Но для этого нужен нотариус…
– Или священник. Он приказал привезти аббата Кейроля, кюре из Лозарга, потребовав от него держать тайну исповеди до самой смерти. Кюре написал бумагу, которую все подписали, и уехал. Это было за несколько дней до вашего приезда. Он как будто почувствовал, что вы должны вернуться…
Гортензия вдруг ощутила ужасную усталость. Она опустилась на камень и, достав носовой платок, стала вытирать пот со лба.
– Он променял меня на клочок бумаги! Какая мерзость!
– Но почему бы ему следовало отказаться? – спросил Франсуа. – Не забывайте, что он больше не надеялся увидеть вас. Он считал, что вы его бросили.
– Что ж, допустим, но почему вы привели меня сюда сейчас, Пьерроне? Это же ненужная жестокость!
– Я так не думаю, госпожа графиня. Я позвал вас, потому что господин маркиз на смертном одре. И я подумал, что, когда он увидит вас… он может изменить свое решение.
Гортензия ничего не ответила. Выйдя из-под навеса, она посмотрела на развалины замка, который отсюда все еще казался величественным, и на желтый свет, пробивавшийся через трещину в стене. Во всем этом было что-то зловещее, и она поняла, почему Пьерроне сказал, что старый маркиз завладел душой Жана. Предводителя волков всегда завораживал, даже во время жутких ссор, высокомерный и гордый сеньор, который дал ему жизнь. Так же как он навсегда был очарован вековыми камнями замка. И сердцем молодой женщины овладел гнев, даже ненависть. Маркиз, видно, действительно был во власти демона. Он всегда старался брать верх и до сих пор хотел властвовать над своими подданными, над их жизнью и душами. Но вместе с гневом и ненавистью к ней вернулось желание бороться.
– Как туда проникают? – спросила она. – Придется ползти? Я плохо представляю себе Годивеллу за таким занятием…
– Нет. Удалось сделать нечто вроде двери, и, нагнувшись, можно легко войти.
– Ну, тогда пойдем и нанесем визит господину маркизу де Лозаргу!
Поднявшись по заросшему травой склону, усыпанному камнями, они подошли к подножию замка, и Пьерроне провел своих спутников к квадратному отверстию, закрытому дощатой дверью. Он три раза постучал в дверь, и она, как в театре, открылась. За ней стояла, согнувшись, старая экономка.
– Добрый вечер, Годивелла, – холодно произнесла Гортензия. – Не кажется ли вам, что пришло время навестить моего дядюшку?
Годивелла с испуганным криком отступила, и это позволило им войти в дверь, прежде чем она смогла ее захлопнуть.
– Не надо… – пробормотала она. – Не надо…
– Надо положить конец этой комедии, которая здесь разыгрывается! Вы солгали мне, Годивелла, обманули меня. А я имела право знать.
Но старуха наконец пришла в себя:
– Здесь все права принадлежат хозяину! Уходите!
– И не думайте!
Оттолкнув Годивеллу, которая пыталась преградить ей путь, Гортензия вошла в кухню и увидела его…
Фульк де Лозарг скорее сидел, чем лежал в деревянном алькове, где столько лет спала Годивелла. Он стал еще более бледным и худым, чем раньше, и его грудь спазматически поднималась и опускалась под грубым полотном белой рубахи. Его белые волосы лежали на подушке и создавали какой-то фантастический ореол вокруг желтого, обтянутого пергаментной кожей лица. Нос заострился, огромные черные круги лежали вокруг закрытых глаз, но даже теперь, умирая, маркиз сохранял гордое высокомерие, которое всю жизнь позволяло ему царить единовластно над своим окружением. В этом наполовину парализованном человеке даже сейчас чувствовался неукротимый дух, и это поразило Гортензию. Он причинил ей много зла с тех пор, как она появилась в этом замке. По его наущению были убиты родители Гортензии, он фактически ограбил ее, отобрал у нее ребенка, два раза пытался убить ее саму… И что-то говорило ей, что он все еще был способен творить зло, что еще не все кончено. Да и кончится ли когда-нибудь? Этот человек казался воплощением зла. Надменный, властный, безжалостный, он тем не менее не был лишен обаяния. И разве она сама на какое-то время не стала жертвой этого обаяния? А теперь Жан…
Думая, что маркиз спит, Гортензия не решилась будить его и огляделась вокруг. Эта старая средневековая кухня с ее мощными сводами и огромным очагом с честью выдержала катастрофу. Большой деревянный стол, скамейки и кухонная утварь были на своих местах. Даже фаянсовая посуда, расписанная простенькими цветами, стояла в буфете, а маленькая кропильница украшала альков. На месте стояли керамические горшки, а на огромных крюках, вделанных в балки потолка, висели связки лука, окорока и колбасы. В очаге все так же висел большой котел, и рядом с очагом стояла трубка из резного дерева, чтобы раздувать огонь…
Молодая женщина машинально погладила до блеска натертые доски стола. Ведь здесь, в этой кухне, она провела свои лучшие часы в Лозарге и была рада тому, что она все еще существовала…
Франсуа, Годивелла и Пьерроне, стоя за ней, ждали, когда она заговорит, но Гортензия все еще не решалась. Услышит ли ее умирающий? И вдруг она услышала:
– Вы пришли, чтобы вступить в права наследования? Может, еще рано.
Она приблизилась к постели и увидела, что маркиз смотрит на нее, и взгляд его был прежним: холодным, ироничным, а глаза напоминали два озера голубого льда, лишь слегка побледневшего. И она ответила ему таким же холодным взглядом, полным сарказма:
– Я не без удивления узнала, что вы все еще на этом свете, что вас не убил даже обвал замка. И эта новость была столь фантастичной, что я не удержалась, чтобы не нанести вам визит. Теперь я и сама вижу, что вы все еще здесь. Как вы себя чувствуете, дядюшка?
– Плохо, потому что меня предали, приведя вас сюда. Я надеялся, что больше никогда вас не увижу, я даже не знал, что вы вернулись. Но как бы то ни было, это уже не имеет значения…
Он говорил с трудом, и от напряжения на виске вздувалась вена, но сердце Гортензии это не тронуло.
– А разве я когда-нибудь что-то значила для вас? Кроме того, что вы надеялись получить мое наследство.
– Больше, чем вы могли себе вообразить. Я любил вас…
– Любили? А знали ли вы когда-нибудь, что означает это слово? Любили и по крайней мере дважды пытались меня убить?
– Так выражалась моя любовь. Вы не хотели подчиниться мне, а я предпочитал видеть вас мертвой, чем принадлежащей другому. Но теперь я могу умереть спокойно, ибо вы никогда больше не будете счастливы. Вы отняли у меня моего внука, а я отнял у вас его отца. Теперь он мой, Жан – предводитель
