Мужчины вышли наружу и направились к византийским развалинам. В косых лучах заходящего солнца они заметили человека, закутанного в темно-синее покрывало. Силуэт, казалось, возник из самих сумерек. Едва заслышав шум и голоса людей, неизвестный бросился со всех ног, причем острый глаз Альдо заметил, что ноги в запыленных сандалиях весьма изящны. Женщина! Халед, предвосхищая вопрос удивленного князя, тяжело вздохнул.
– Иншаллах! Она вернулась!
– Ты ее знаешь? – спросил Морозини. – И кто эта женщина?
– Безумная! Сумасшедшая! Время от времени она является сюда как вестница бедствия! Она переворачивает камни, она ищет неизвестно что. Однажды одному из моих сыновей удалось приблизиться к ней, но она говорила на языке, которого он не понимает. Все, что он смог о ней узнать, это имя. Ее зовут Кипрос... Очень странное имя!
– Кипрос! – задумчиво повторил Адальбер. – Так звали мать Ирода Великого, который построил эти дворцы... Она принадлежала к странствующему племени набатеев... Караваны набатеев бороздили пустыню во всех направлениях между Красным морем и Средиземноморьем. Мне кажется, они первыми сделали верблюдов-дромадеров домашними животными и доставляли на них от одного моря к другому специи, привезенные из Индии, арабскую смирну и китайские шелка из царства Хань...
– Набатеев давным-давно не существует, и Петра, их столица, – это мертвый город, где живут только дикие звери, – презрительно сказал Халед.
– Если только народ не истребить полностью, до последнего человека, он не может совсем исчезнуть с лица земли, – отозвался Морозини. – Скоро стемнеет, а до Эйн-Геди еще надо добраться... Тебе пора возвращаться, Халед. Спасибо за помощь.
Женщина тем временем уже скрылась за развалинами северного дворца. Араб отправился по Змеиной тропе к своим сыновьям и верблюдам, но прежде, чем проводник исчез за воротами в крепостной стене, Альдо успел заметить, как он, подняв с земли камень, изо всех сил швырнул его в сторону развалин и крикнул что-то, чего князю не удалось понять. Морозини вернулся к Адальберу, пытавшемуся разжечь огонь в импровизированном очаге, сложенном из трех камней, и рассказал ему о том, что увидел минуту назад.
– Я не знаю, кто эта женщина, но ясно, что твой Халед ее ненавидит...
– Да, это очевидно. Он, к счастью, не «мой» Халед, а Халед сэра Перси.
– Халед тебе не нравится?
– Не очень. Да и мы с тобой ему нравимся не больше. Если бы мы в какой-то степени не были гостями сэра Перси, он ни за что не согласился бы стать нашим проводником и помогать нам...
– Тебе понятна причина такого отношения?
– Еще как понятна! Да он же просто-напросто роется здесь в своих собственных интересах. Наверняка. Скажу тебе больше – могу держать пари, он ищет то же самое, что и женщина-призрак.
– Можно подумать, ты знаешь, что они ищут!
– Конечно, догадываюсь. Впрочем, и сэр Перси мне говорил об этом, правда, только как о любопытной легенде, бытующей в простонародье. Они ищут сокровища Ирода Великого!
Морозини, расхохотавшись, уселся по-турецки перед огнем.
– Мне надо было самому сообразить... Ведь всегда повторяется одна и та же история: как только какой-то великий исторический персонаж приказывает построить крепость, а особенно если ее строят в труднодоступном, диком месте, из этого следует, что он обязательно зароет здесь какие-то сокровища, сохранность которых обеспечит эта крепость...
– В данном случае главным сокровищем для Ирода Великого был он сам, собственной персоной. Его можно понять: он женился вторым браком – а всего у него было пять жен! – на Мариамне, внучке первосвященника Гиркана II, чтобы его династия оказалась в кровном родстве с домом Давидовым, а потом, превратившись в кровавого деспота, без колебаний истребить весь дом Асмонеев, прямых потомков законных правителей еврейского народа, включая и любимую жену. Таким образом он разделался с истинными наследниками иудейских царей. Это был жестокий подозрительный человек, и дворец, выстроенный посреди пустыни, – лучшее тому доказательство.
– Избиение младенцев – это его рук дело?
– Нет, его сына, Ирода Агриппы I,[1] того самого, который поднес голову святого Иоанна Крестителя на блюде своей падчерице Саломее. Возвращаясь к Ироду Великому, можно допустить, что он закопал нечто, приберегаемое на черный день, именно в этом месте...
– Но эта женщина, Кипрос, которая носит имя его матери, откуда она тут взялась?
– Поди знай! Если удастся поймать ее, может, тогда узнаем. А пока давай-ка поужинаем и ляжем спать. Я просто умираю от усталости.
– Вот что значит превратиться в салонного археолога! Ржавеешь... Но я совершенно поражен твоими обширными познаниями! Есть ли хоть один народ, древняя история которого была бы тебе неизвестна?
Адальбер потянулся, довольно хмыкнул, явно польщенный таким предположением, затем, вконец разлохматив свою густую шевелюру, поправил непокорную прядь и бросил на друга исполненный лукавства взгляд.
– Не стоит преувеличивать мои познания. Признаюсь, что во всем, что касается Палестины, со мной позанимался сэр Персиваль Кларк. Помог отстающему ученику... Вот уж кто истинный кладезь самых разнообразных познаний! Жаль, что слабое здоровье приковало его к креслу, а то бы он наверняка отправился сюда вместе с нами!
– Если бы он был вполне здоров, то не дал бы тебе никакой полезной информации. Археологи – самые скрытные люди на свете и, как правило, весьма недоверчиво относятся друг к другу...
– Так же, как и антиквары! Но в твоих словах есть доля истины. И я думаю, его не особенно огорчило то, что какие-то «вольные стрелки» без особенных средств и амбиций интересуются его работами и, в частности, Масадой, в которую он так страстно влюблен. Тем более что я пообещал ему сделать кучу фотографий, чтобы он смог себе представить, в каком сейчас это все виде... Ладно, на сегодня – хватит разговоров! Я сплю...
А к Альдо сон не шел. Адальбер уже давно похрапывал, а он все еще вглядывался в небо, сидя на обвалившейся колонне и куря одну сигарету за другой. Таким образом он хотел успокоить нервы, что, по правде говоря, плохо ему удавалось. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким ничтожным и беспомощным, как теперь, когда у него похитили Лизу. Великолепие окутывавшей его своим покрывалом звездной ночи, которое давало ощущение, будто он один стоит на мостике корабля, покачивающегося на волнах в открытом море, отнюдь не умаляло тревоги. Наоборот, ночь заставляла его лишний раз соизмерить собственную малость с безграничностью Вселенной... А может быть, его попросту подавляли масштабы этих развалин, среди которых так трудно отыскать путеводную нить, способную помочь найти эти проклятые камни... Где-то в пустыне раздался крик шакала, и это еще больше раздосадовало Морозини: он увидел в этом дурное предзнаменование и торопливо перекрестился, как сделал бы любой суеверный итальянец...
И, как ни странно, именно этот простой жест позволил ему наконец выплыть из этого болота тоски, в которое он погрузился, когда исчезла Лиза. Не потому, что, перекрестившись, он внезапно ощутил божественную защиту, нет, он вдруг снова стал самим собой. Не только последним в длинной веренице мужчин, – да и женщин тоже! – умевших вести непримиримую борьбу, но и человеком, способным противостоять любым неблагоприятным обстоятельствам с той самой беспечной улыбкой, которая привлекала к нему так много людей. И если сейчас и речи не могло быть об улыбках, оставалось другое, не менее существенное. Князю пришло в голову, что его уныние и его мрачные мысли могут оскорбить Господа, потому что на самом деле битва с роком не была для него единоборством. Ему помогали друзья. С ним был Адальбер, чье мерное похрапывание придавало спокойствие. С ним была Мари-Анжелина, эта смешная старая дева, которая всегда так неожиданно и так своевременно приходила к нему на помощь. С ним была тетя Амелия, способная весь мир перевернуть, лишь бы у ее любимого племянника стало все в порядке. И этот влюбленный шотландец, готовый пожертвовать собой, не считаясь ни с чем, ради женщины, которая, как ему было отлично известно, никогда не одарит его ничем, кроме улыбки или, в лучшем случае, целомудренного поцелуя в щеку. И, наконец, сама Лиза – дочь влиятельного швейцарского банкира Морица Кледермана и внучка неукротимой австриячки, этой восхитительной старой дамы, графини фон Адлерштейн.
