Улыбки летней ночи

Анна. Согласись, у Серого Волка были дурные мысли.

Фредрик. Да, пожалуй, иногда Серый Волк думал…

Анна. А потом Серый Волк разочаровался.

Фредрик. С чего бы ему разочароваться? Она не отвечает, только привлекает его к себе еще тесней и крепко сжимает в объятьях.

Анна. Ты был таким одиноким и печальным в то лето, и мне было ужасно жалко тебя, а потом мы обручились – это ведь я сделала тебе предложение. Ты что, забыл, дурачок?

Фредрик. На старости лет становишься забывчивым.

Анна. Теперь я буду спать.

Она ищет губами его рот и страстно целует его. Он отвечает на ее поцелуй, но она тут же отстраняется и смотрит на него с улыбкой.

В один прекрасный день я стану твоей женой по-настоящему, и тогда у нас будет ребенок.

Фредрик. Да, конечно.

Анна. Наберись терпения и не торопи меня.

Фредрик спокойно кивает и выпрямляется. Она крепко держит его руку, прижимает ее к своим губам. Потом она зевает.

Ты уже ложишься?

Фредрик. Нет, я еще немного посижу.

Анна. Тогда спокойной ночи.

Она поворачивается на бок, собираясь заснуть, а Фредрик тихо крадется к двери.

Скучная была пьеса.

Фредрик. Но ведь мы ее почти не видели.

Анна. Интересно, сколько лет этой Армфельт?

Фредрик. Право, не знаю.

Анна. Наверняка не меньше пятидесяти. Как по-твоему?

Фредрик. Ну нет, не думаю.

Анна. Спокойной ночи.

Фредрик. Спокойной ночи.

Фредрик на цыпочках выходит из спальни и осторожно закрывает за собой дверь. Бутылка шампанского все еще стоит на столе. Фредрик идет, ступая по краю ковра; он сбит с толку и о чем-то напряженно размышляет. Дверь в комнату Хенрика приоткрыта. Из темного коридора Фредрику видно Петру, сидящую в кресле-качалке. Она зевает, и вид у нее рассеянный. Из комнаты доносится назойливое, монотонное бормотание. Это Xенрик читает вслух о добродетели.

Xенрик. «Добродетель есть нечто постоянное, протяженное, в чем не может быть перерывов, ибо если добродетель прерывна, то это уже не добродетель. Точно так же нельзя назвать добродетельным человека, который только что принял решение вступить на стезю добродетели или же совсем недавно вступил на нее. Добродетель всегда противополагается не только неподобающему поступку, но также, и даже в большей степени, бесстыдной мысли или воображаемому действию. Добродетель дает оружие в руки того, кто ею обладает, и с его помощью человек может победить соблазн. Обо всем этом Мартин Лютер говорит…» Но ты не слушаешь, что я тебе читаю.

Петра. Я слушаю внимательно, но ничего не понимаю.

Xенрик. Значит, ты думаешь о чем-то другом.

Петра (обиженно). Нет, о том я совсем не думаю. Я думала о твоем отце.

Xенрик. Мой отец – старый циник.

Петра. По-моему, он очень милый. У него такой пронзительный взгляд. Когда он на меня смотрит, меня начинает покалывать.

Xенрик. А знаешь ли ты, что ты распутна и сластолюбива?

Петра (вздыхает). Какая жалость, что ты, с одной стороны, такой славный, а с другой – такой сложный. Xенрик. Что это значит?

Петра. В общем-то ничего. Ты славный, как новорожденный щеночек.

Девушка довольно хихикает и раскачивается в кресле-качалке. Хенрик смотрит на нее мрачно и серьезно.

Xенрик. Почему у соблазна такое красивое лицо и почему прямая тропа столь узка и терниста? Ты можешь мне сказать почему?

Петра. Я думаю, это для того, чтобы, пока ты продираешься через все эти тернии, твой глаз мог отдохнуть на чем-нибудь приятном.

Хенрик вздыхает и качает головой; и Фредрик Эгерман в темноте тоже качает головой. Петра встает с кресла-качалки и гладит юношу по щеке. Потом, зевнув, выходит, поднимается по лестнице в свою комнату. Хенрик швыряет книгу на пол; он очень несчастен. Его отец тихо, крадучись, никем не замеченный выходит из дома.