Не стоит пачкать Иисуса жиром, в котором жарили картошку.
Отец Киммель улыбнулся и кашлянул.
— Ну, в таком случае, чему обязан приятым сюрпризом?
Натали показала на крест на стене, над головой священника.
— Он что, из чистого золота?
От старости его шея уже плохо поворачивалась.
— О чем ты? — спросил священник, глядя прямо на нас и улыбаясь.
— Крест. За вами. Он золотой?
Отец Киммель крепко сжал лежащие на столе руки.
— Нет, думаю, просто медный. Золото мы здесь не стали бы держать. Из-за студентов там, в университете.
— А-а-а, — протянула Натали.
Я улыбнулся отцу Киммелю и вспомнил свой первый визит к нему. Мне было лет одиннадцать, мы с матерью и доктором Финчем гостили в его доме. Они втроем ушли в спальню, а я остался один в гостиной.
Делать было нечего, я открыл ящик стола, и там впервые в жизни увидел журнал «Хастлер».
— Нам нужно немного денег, — наконец собралась с духом Натали. — Не могли бы вы помочь?
Отец Киммель снова кашлянул. Выглядел он смущенным, словно мы только что попросили его защитить позицию церкви относительно абортов.
— Хм, ну, — замялся он, — и сколько же вам нужно?
— Сколько дадите, — ответила Натали. — Чтобы хватило на кино.
Он явно вздохнул с облегчением и улыбнулся.
— А, ну да, конечно. Думаю, что на кино мы найдем.
— И на попкорн, — добавила Натали.
Отец Киммель протянул руку к полке и снял кружку с пожертвованиями. Порылся в ней, добывая купюры в один доллар.
— Двадцать пять не соберется?
— Подождите, дайте посмотрю, — вздохнул он, продолжая перебирать деньги. — Тут должны быть и четвертные.
— Здорово. — Пока он не смотрел, Натали схватила Иисуса за голову — на ней тут же остался жирный след.
— Вот, есть. Двадцать пять долларов, из которых два — по двадцать пять центов. — Священник сунул деньги в руку Натали и поинтересовался: — Дома все в порядке?
— Да. — Натали пожала плечами. — Как всегда. Ну, нам пора. — Она встала.
Отец Киммель тоже поднялся из-за стола. Протянул мне руку.
— Приятно видеть тебя, Огюстен. Ты прекрасный молодой человек.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— И тебя, милая. — Он сложил губы в трубочку.
Натали подставила щеку для поцелуя.
Потом спрятала деньги в карман, и мы направились к двери. Уже почти у самого выхода священник окликнул:
— Передай привет отцу, детка.
— Обязательно, — ответила она.
Едва оказавшись на улице, мы покатились со смеху.
— Ну и жулик! — кричала Натали. — Дал нам денег на кино из кружки для церковных пожертвований!
— С трудом верится, что он священник, — заметил я.
— Все эти бедняги отдавали свои денежки Богу. Для того чтобы мы с тобой могли посмотреть «На золотом пруду».
— О, неужели? — воскликнул я. — Его что, уже показывают?
— Да, — ответила Натали. — Думаю, как раз сегодня первый день.
— Надо срочно идти.
Мы попытались поймать машину до «Маунтэйн фармз молл», но никто не хотел нас подвозить. Пошли пешком. По дороге Натали вдруг сказала:
— По-моему, он пялился на мои сиськи.
— Правда? Ты всерьез?
— Да, — ответила она. — Но все нормально. Ведь благодаря этому мы посмотрим кино.
— Да, — согласился я. — Я понимаю, о чем ты.
О, рождественская елка
Мы с Натали сидим в грязной телевизионной комнате и смотрим «Любовную лодку». Кресла мы поставили по обе стороны от елки, чтобы, забравшись на них, было удобнее искать оставшиеся конфеты. Большую часть, конечно, уже съели. Натали по ошибке сунула в рот пластмассовую шоколадку. Почему Агнес упорно настаивала, чтобы вместе с настоящими сладостями повесили пластмассовые, мы никак не могли понять.
Надо уточнить, что на дворе уже стоял май.
Елка к этому времени потеряла почти все свои иголки; они ровным слоем покрывали пол и расползлись по всему дому. Каждый из нас постоянно обнаруживал их в своей кровати — острые коричневые колючки. Ветки на дереве стали сухими и ломкими и, едва за них потянешь, грозили оторваться.
И вот я рассеянно тянул за ветку до тех пор, пока она не осталась у меня в руке. Тем временем Жюли, менеджер круиза, пыталась убедить одного из клинически депрессивных пассажиров, что палуба левого борта — прекрасное место для встреч с новыми людьми и восстановления после любовных неудач. Я выпустил ветку из рук, и она упала на пол рядом с остальными.
Наша жизнь представляла собой одну сплошную полосу несчастий, прерываемую лишь походами в рестораны быстрого питания да время от времени кризисами и любопытными происшествиями.
Тот факт, что рождественская елка спустя пять месяцев после Рождества все еще стоит в комнате, чрезвычайно беспокоил всех обитателей дома. Каждый из нас считал, что убрать ее должен кто-то другой — а именно Агнес.
Однако Агнес наотрез отказалась убирать елку.
— Я вам не рабыня, — кричала она снова и снова. Поправляла на комоде свечи, подметала ковры, периодически мыла кое-какую посуду, но не прикасалась к елке.
— Лично я не возражаю, если эта дурацкая елка теперь будет стоять здесь вечно, — заявила Натали, не отрывая глаз от экрана телевизора. — Я к ней уже привыкла. Даже хочу, чтобы она стояла вечно. Это послужит Агнес хорошим уроком.
Честно говоря, по мне тоже пусть бы елка стояла здесь вечно. Она вполне гармонировала с обстановкой в доме. В каком-то роде она была, как пыль. На поверхности вещей обычно собирается какое- то определенное количество пыли — не больше. Так и здесь. Дом представлял собой настолько странное зрелище, что елка казалась даже к месту. Кроме того, в моей жизни уже был эпизод с выбрасыванием елки.
Мне было десять лет. Всю зиму отец и мать кричали друг на друга. Брат ушел из дома и поселился с товарищами, членами своей рок-группы, поэтому я оказался с родителями один, словно в ловушке. На холодильнике висел рождественский календарь — тот, в котором каждый день надо открывать маленькую дверку, пока не дойдешь до главного дня, двадцать пятого декабря. Я любил сидеть в кухне на полу, открывать дверки и меч-тать о том, чтобы заползти в эти теплые, уютно мерцающие комнатки.
— Ты урод, сукин сын! — тем временем во все горло кричала мать. — Ты хочешь, чтобы я была как
