подумала: «Как только она перестанет петь, он сделает ей предложение. Так одет, что хоть сейчас под венец. Даже в перчатках».
Господин приблизился и сказал:
— Не хотели бы вы петь у меня в кабаре «Жернис» на улице Пьер-Шаррон? Зайдите завтра.
И дал нам десять франков. Эдит не осознавала, что происходит. Он написал адрес на уголке своей газеты и ушел. Эдит отдала мне бумажку, говоря:
— Смотри не потеряй, это может стоить целое состояние.
Через каждые пять минут она останавливалась и спрашивала:
— Адрес у тебя?
На обратном пути Эдит была вне себя от счастья. Мы пошли посмотреть на вход в «Жернис».
— Шикарное место! Он мной займется. Уверена, что здесь-то можно найти импресарио. Это же Елисейские поля! Ты хоть не потеряла бумажку?
Этот клочок газеты решил судьбу Эдит.
Мы вернулись домой, не помня себя от радости. В тот же вечер мы выпили, даже очень выпили, и рассказывали на Пигаль всем, что с нами произошло.
Мы познакомились с певицей Фреэль. Она, как и мы, заходила в «Табак Пигаль». Мы ее уважали: имя ее печаталось на афишах. Она ездила в Россию. Для нас она была «в порядке». Это не мешало ей водиться с сутенерами. А как она надиралась! До чего она могла дойти… Но как пела! «Серый цвет», «Мой мужчина», «Какой ни есть, но я его люблю…». Там еще был мальчик, Мишель Варлон, скрипач, игравший у «Одетт». Он рассказал, что Эдит пригласили в «Жернис». Он нам верил, а Фреэль — нет. Она отговаривала Эдит:
— Не ходите туда, он вас замучит… Думаете, нет белых рабов? Не нужно туда ходить. Просто так нигде не нанимают, а на Елисейских полях тем более. Этого не может быть. Тут что-то кроется.
Фреэль не отдавала себе отчета, что Эдит уже стала «кумиром». Она не могла это осознать. Спустя много лет она скрепя сердце признала истину.
Нельзя сказать, что мы остались с ней в хороших отношениях. Эдит очень была обижена на нее, потому что та вела себя с ней очень подло… действительно, очень подло. И не только в тот момент.
Как только у Эдит появлялся проблеск надежды, мы бежали к Фреэль. Эдит ею восхищалась. А она каждый раз говорила нам гадости. Если Эдит объявляла: «Я буду петь эту песню», Фреэль возмущалась: «Ни в коем случае, что угодно, но не это».
Она заставляла нас пить вместе с нею, а когда Эдит напивалась, таскала ее за собой по кабакам, и обязательно туда, где много народу. Показывая на нее, Фреэль говорила:
— Смотрите, она певица, как и я. Она сейчас будет петь. Ну, пой, Эдит!
Бедная Эдит не держалась на ногах. Она пела, но плохо, это было ужасно, все над ней издевались.
Фреэль иногда угощала нас сэндвичем, стаканом вина, но никогда не дала нам доброго совета, ничем не помогла.
Фреэль все делала, чтобы унизить Эдит. То она требовала, чтобы Эдит выступала на низких каблуках, то чтобы у нее были открытые руки — а это было у сестры самое некрасивое. Но мы этого не понимали, верили ей.
— Ты будешь выглядеть девочкой. Нужно, чтобы тебя жалели. Твои ручонки всех растрогают. Одевайся в красное, в зеленое… все равно во что…
В конце концов Эдит ее раскусила. Мы перестали с ней встречаться.
Но в тот вечер мы были по-настоящему счастливы. Мы пили, чтобы это отпраздновать, и не пьянели.
— Ляжем пораньше. Мне нужно все предусмотреть, — решила Эдит.
Мы ничего не сказали Лулу, боялись — а вдруг не получится. И ушли, как только смогли смыться.
Утром мы пели на улицах. Все было, как обычно: черный кофе, полоскание. Собираясь к Лепле, Эдит надела свою единственную черную юбку, но почистила ее. Правда, не щеткой. Щетки у нас не было. Мы делали так: брали газетную бумагу, мочили и терли ею пятна. Челку она густо склеила мылом, остальные волосы торчали во все стороны. Мы купили губную помаду темно-гранатового цвета, чтобы ярко выделялась, и еще две пары матерчатых тапочек. Не идти же к Лепле босиком! Выбрали темно-синие. Это практичней, не надо их чистить зубным порошком. Мы были убеждены, что выглядим прилично.
Согласно легенде, Эдит опоздала. Это неправда. Мы пришли в кафе «Бель Ферроньер» — он сказал, чтобы мы ждали его там, — на полчаса раньше. Как можно думать, чтобы такая женщина, как Эдит, только и мечтавшая о том, чтобы петь, не поняла, что ей представился исключительный случай: ее заметил владелец кабаре! С деньгами, хорошо одетый и вежливо с нами говоривший! Это же чудо!
Мы пришли заранее, нас била дрожь при мысли, что он мог забыть о нас. Мы так волновались, что не могли говорить.
Лепле провел Эдит в «Жернис». Около четырех часов дня там никого не было. Он попросил Эдит спеть все свои песни. Без аккомпанемента. Она пела так, как тогда, когда он ее услышал. Прослушав, он спокойно сказал:
— Хорошо. Здесь это звучит лучше, чем на улице. Как вас зовут?
— Гассион. Эдит Джиованна.
— Это не годится. В вашей профессии…
Ей говорили «ваша профессия»! С ней обращались как с настоящей певицей. И говорил это тот самый красиво одетый господин, от которого так приятно пахло, употребляя слова, которые мы не привыкли слышать. Эдит спрашивала себя, не смеется ли он над ней.
Она пожирала его глазами, казалось, на ее лице ничего не было, кроме глаз. Она смотрела на него, как на Господа бога.
Это выражение я часто видела на лице Эдит. Во время работы, когда она слушала всем своим существом, стремясь все понять до конца, усвоить, ничего не упустить.
Делая руками изящные округлые движения, Луи Лепле продолжал:
— Имя очень важно. Значит, как вас зовут?
— Эдит Гассион. Но у меня есть другое имя, под которым я пою: Югетта Элиас.
Его рука отмела эти имена. Его ногти, чистые, блестящие, меня заворожили. Мы с Эдит никогда не подозревали, что у мужчины может быть маникюр. Сутенеры, с которыми мы водились, до этого не доходили.
— Детка, мне кажется, я нашел вам имя: Пиаф.
— Как — пиаф[12], воробышек?
— Да. «Малютка Воробышек» — это имя уже занято, а вот «Малютка Пиаф» — что вы об этом скажете?
Нам не очень понравилось имя «Пиаф», мы сомневались, подходит ли оно для артистки.
Вечером Эдит спросила меня:
— Тебе это нравится: «Пиаф»?
— Не очень.
Она принялась размышлять вслух:
— Знаешь, Момона, пожалуй, «Малютка Пиаф» звучит не так плохо. Мне кажется, это выразительно. Славненький воробышек. И чирикает! Он весел, это весна, в конце концов, ведь это мы! А он не глуп, этот мужичок.
Весь вечер у нее это вертелось в голове. Она задавала вопросы нашим приятелям, мнения были самые разные, но ни одно из них ее не устраивало. Эдит впервые посмотрела на наше окружение другими глазами:
— Ну ладно, я буду платить вам за вино в «Бель Ферроньер», это кафе напротив, а тем временем я, «Малютка Пиаф», буду петь в «Жернисе».
— Понимаешь, Момона, наши ребята — славные, это настоящие мужчины, но в актерских делах не секут. Другого поля ягоды.
Господин Лепле сразу же завоевал уважение Эдит, она полюбила его. Между ними возникла настоящая привязанность. Она звала его «папа Лепле». Он говорил ей: «Ты мне как приемная дочка».
Начиная с этого дня, в течение недели, а может быть, и больше — во всяком случае, время
