легендарных хрониках.
Лафон действительно справился с трусостью, во время ужина оставался благодушно-покоен. Затем генерал Мале предложил ему партию в карты, и аббат не отказался. Мале несколько раз подряд обыграл священника, и Лафон в своих мемуарах не забыл отметить, что «генерал был абсолютно спокоен и настолько хорошо владел собою, что я ему постоянно проигрывал...». Но постепенно настроение аббата менялось, и Мале ощутил это:
– Чем объяснить потерю бодрости? Неужели проигрышем?
– Да, генерал. Честно говоря, я не очень-то люблю оставаться в дураках, – увильнул аббат от прямого ответа.
– Если так – отыгрывайтесь!
– Придется, – нехотя согласился аббат...
Пальцы его мелко вздрагивали, когда он вскрывал свежую колоду, и Мале потребовал от него выдержки:
– Возьмите себя в руки. Надеюсь, если задрать на вас сутану, то я увижу под нею штаны бравого мужчины...
Лафон молитвенно сложил ладони перед Мале, как перед святым распятием, он заговорил – порывисто и проникновенно:
– Послушайте, генерал: не может ли так быть, что мы оба настоящие сумасшедшие? Ведь иначе мы не сидели бы здесь. И, возможно, то, что нам кажется здраво, со стороны выглядит как поступок явно ненормальных людей.
– В истории деспотических государств нормальное всегда кроется в ненормальном. Поверьте мне, аббат, что тирания всегда ненормальными средствами преследует нормальные человеческие чувства... Мы сейчас самые здравые люди во всей Франции, ибо мы желаем свержения деспотизма!
– Ну, хорошо, – покорно согласился аббат. – Допускаю, что это так. Но... пойдет ли за вами гарнизон Парижа?
– Армия устала от избытка крови и славы, она, как и весь народ, жаждет мира. Неужели вы думаете, – усмехнулся Мале, – что я оставлю гарнизону время для рассуждений? Заговор будет стремителен, как полет метеора, – вдохновенно рассуждал Мале. – Когда нет времени для исполнения приказов, тогда не остается времени и для анализа своих поступков...
– Допустим, – сказал аббат, – императора не стало. Но префект департамента Сена, граф Фрошо, даже поверив в гибель Наполеона, сразу же вспомнит о его сыне – Римском короле!
– Ну и пусть. – Под испытующим взором аббата генерал невозмутимо прихлебывал вино. – Вспомнит и никому не скажет... Что бы ни случилось, Фрошо будет помнить только о своей карьере. Чиновники же за эти годы так хорошо выдрессированы императором, что любое, даже идиотское, распоряжение выполнят как надо, лишь бы оно имело официальный характер...
– Так ли? – попробовал усомниться Лафон.
– Так, – заверил его Мале. – Любой чиновник стремится к сохранению своего чина, своего стула, своего жалованья. Все они беспринципны! Власть может переходить из рук в руки, но бюрократия слепо придерживается любой власти.
– Боже мой, – начал вздыхать аббат. – Что-то будет с нашей Францией, когда император узнает всю правду?
– Я расскажу, что будет... Наполеон бросит остатки армии на своих маршалов и кинется в Париж. Но здесь хозяином страны будет уже народ, и только он!
Лафон выложил перед ним свой последний козырь:
– А куда же вы денете самого императора?
У филадельфов все было продумано заранее: республиканский генерал Лекурб должен возглавить народную армию в Булони на Марне, и эта армия схватит Наполеона живьем, независимо от того, кем он вернется из России – побежденным или победителем.
Два заговорщика, генерал и аббат, тихо разошлись по своим спальням, чтобы снова сойтись в полночь – в этот роковой час всех классических заговоров. Наверное, есть что-то злодейское в том кратчайшем мгновении, когда часовая и минутная стрелки сливаются воедино, как в любовном экстазе. Но этим стрелкам не суждено было совместить две разные натуры – республиканца и роялиста! Сейчас мы это пронаблюдаем, читатель...
Ровно в полночь две неслышные тени проскользили во тьме и спустились в сад. Из мрака выступила третья тень.
– Не пугайтесь, – шепнул Мале аббату. – Это садовник, которому я велел проводить нас... Дядюшка Суше, – окликнул его генерал, – где ты поставил лестницу?
– Как и договорились: вы соскочите с нее прямо в тень напротив часовни. А на улицах сейчас – ни души...
В руке генерала раскачивался тяжелый портфель.
– Что у вас в нем? – спросил аббат.
–
Первые капли дождя застучали по листве деревьев. Гром в отдалении расколол небеса над предместьями Парижа.
– Ливень, – сказал Мале, поднимая лицо. – Сейчас хлынет ливень. Взгляните, какие тучи нависли над Парижем...
Лестница стояла, прислоненная к высокой каменной ограде. Не выпуская портфеля, Мале решительно вскарабкался наверх.
– Высоко ли нам прыгать? – спросил аббат снизу.
– Ерунда, – ответил Мале, уже взобравшись на стену. – Прыжок в бессмертие еще никому не ломал ноги...
Он бросился вниз. Мягкая трава смягчила падение. Наверху показался Лафон, подбиравший края сутаны.
– Нет, генерал, – сказал он вдруг. – Как хотите...
– Что? – обомлел Мале. – Не желаете ли вы здесь и попрощаться со мною? Прыгайте, черт вас побери...
– А если я разобьюсь?
– Чушь! – в ярости воскликнул Мале. – Разве не найдется в Париже часовщика, который бы не собрал ваши винтики?
– Так и быть, генерал, – рассудил аббат. – Я уступлю вам и прыгну, но обещайте сразу же отпустить меня на покаяние.
Мале с проклятьями потрясал внизу кулаками:
– Утром я отпущу вас куда угодно, хоть к черту на рога, но сейчас-то вы просто обязаны прыгнуть... Ну!
– Я не могу. Здесь очень высоко.
– Не врать! В монастырях стены еще выше, а вы сами рассказывали, как сигали через них, чтобы поспеть к девкам...
Этот довод подействовал: с жалобным писком, почти шарпая спиной по стене, кулем свалился на траву аббат Лафон.
– Я сломал себе ногу, – моментально придумал он. – Клянусь, я не сделаю больше ни шагу.
Мале взял его за ухо и оторвал от земли.
– Хитрый лис! – обозлился он. – Даже если и сломал ногу, ты все равно поковыляешь за мною...
С черного неба хлынули бурные потоки дождя.
– Прекрати хныкать, – всю дорогу ругался Мале. – Странные пошли люди: их надо силком тащить к славе! Вспомните хотя бы патриота Курция, бросающегося в пропасть...
В доме испанца Каамано их уже поджидали Рато и Бутри. Скинув промокший плащ, Мале сразу же спросил капрала:
– Ты узнал ли пароль, мой мальчик?
