Шум крыльев заставил его обернуться. Ворон кружил примерно в 10-15 футах над ним и что-то кричал.
– Ты забыл что-нибудь? – крикнул в ответ мистер Ребек.
– Я кое-что увидел по пути отсюда, – ответил Ворон. – Похоронная процессия вошла в главные ворота. Не очень большая, но она движется сюда. Тебе лучше либо спрятаться побыстрее, либо переодеть штаны. А не то ещё кто-то подумает, будто ты – из Комитета по Встрече.
– О, Боже мой! – воскликнул мистер Ребек и вскочил на ноги. – Спасибо тебе, огромное спасибо! Здесь нельзя позволять себе ни малейшего легкомыслия. Спасибо, что ты меня предупредил.
– А разве я не всегда так поступаю? – устало спросил Ворон. И снова полетел прочь, легко и мощно взмахивая крыльями. Человек же поспешно скрылся в мавзолее, запер дверь и лёг на пол, слушая во внезапно наступившей тьме, как бьётся его сердце.
ГЛАВА 2
Это была довольно небольшая погребальная процессия, но в ней чувствовалась торжественность. Впереди шёл священник, справа и слева от него – два мальчика. Далее следовал гроб, который сопровождали пятеро носильщиков. Четверо из них поддерживали гроб по углам, пятый же шагал рядом, и вид имел слегка взволнованный. Позади них в мрачном и своеобразно-изысканном траурном одеянии брела Сандра Морган, которая была ещё недавно супругой Майкла Моргана. Шествие замыкали три человека, все печальные и все очень разные. Один был когда-то соседом Майкла Моргана по общежитию в колледже, другой вместе с ним преподавал историю в Ингерсоллском университете, третий же выпивал с ним да играл в карты и, пожалуй, любил его.
Майклу бы понравились его собственные похороны, если бы он мог их видеть: скромные, тихие и отнюдь не помпезные, каких он опасался. «Покойнику, – сказал он однажды, – ничего не нужно от живых, а живые ничего не могут дать покойнику». В 22 года это звучало скоропалительно, в 35 воспринималось как зрелое суждение, и Майклу это доставляло большое удовольствие. Ему нравилось быть зрелым и разумным. Он не любил громоздких ритуалов, традиционного и напыщенного выражения чувств, риторики и широких жестов. Толпы людей выводили его из равновесия, пышные зрелища оскорбляли его вкус. Романтик по натуре, он всегда отбрасывал романтическую мишуру, хотя втайне глубоко любил её.
Процессия мирно вилась своей дорогой через Йоркчестерское кладбище, и священник бормотал что-то там такое – мол, всё в мире преходяще, Сандра Морган рыдала о своем супруге и выглядела поразительно хорошенькой, а друзья отвлеклись на какие-то необходимые для них мелочи; у мальчиков же болели ноги. Между тем сам Майкл Морган бился о крышку гроба и выл.
Майкл скончался внезапно и вполне определённо, и когда сознание вернулось к нему, сразу понял, где он. Гроб покачивался и накренялся на плечах четверых носильщиков, и тело Майкла стукалось о тесные стенки. Сперва он лежал тихо, так как никогда не исключено, что это – просто-напросто сон. Но Майкл слышал, как совсем рядом напевает священник, и как скрипит гравий под ногами носильщиков, и что-то вроде звона колокольчиков (должно быть, это плакала Сандра), и тогда он всё понял. Он подумал, что либо он мёртв, либо его ошибочно приняли за умершего. Он знал, что такое случалось с другими людьми, и было вполне возможно, если не сказать естественно, что случилось и с Майклом Морганом. И тогда его охватил неистовый страх, что он задохнётся под землёй, он заколотил по крышке гроба кулаками и закричал. Но ни звука не сорвалось с его губ, а удары по крышке вышли совсем не слышными. В отчаянии он стал бранить и проклинать жену, Сандра же продолжала свое изысканное оплакивание покойного. Священник произносил нараспев всё, что положено, и сурово посматривал на мальчиков, когда они принимались волочить ноги. Носильщики передвигали гроб на плечах туда-сюда. А Майкл Морган безмолвно сокрушался о своём безмолвии. Затем он внезапно успокоился. Безумно утомленный, он теперь лежал тихо и знал наверняка, что мёртв.
«Так вот что с тобой, Морган, – сказал он сам себе. – Тридцать четыре года того и другого – и вот чем это кончается: назад в землю. Или назад в море», – добавил он, потому что так и не смог вспомнить, где же в конце концов возникла эта самая протоплазма. То, что он всё осознаёт, не особенно страшило его. Он всегда охотно допускал хотя бы ничтожную вероятность существования загробной жизни. И это, как он полагал, было её первой ступенью. «Лежи смирно, Морган, – думал он. – И относись к этому легче. Пой спиричуэлс или что-то вроде того». Он ещё раз задался вопросом, а не может ли здесь быть какой-нибудь ошибки, но уже по-настоящему не верил в это.
Носильщик поскользнулся, и гроб чуть не упал. Но Майкл даже не почувствовал толчка.
«Я не ощущаю себя особенно мёртвым, – сказал он гробовой крышке. – Но я просто дилетант. Моё мнение ни во что не поставили бы в любом суде страны. Не бейся о доски, Морган. Были вполне милые похороны, пока ты не начал дурить».
Он закрыл глаза и принялся лежать тихо, отрешённо размышляя о трупном окоченении.
Внезапно процессия остановилась, и голос священника зазвучал громче и твёрже. Священник пел по- латыни, и Майкл оценивающе прислушался. Он всегда ненавидел похороны, и, насколько можно, избегал их. «Но совсем другое дело, – подумал он, – когда это – твои собственные похороны. Чувствуешь, что это – один из тех случаев, которые не следует пропускать».
Он не знал латыни, но старался не проворонить ни одного из слов псалма, зная, что это – последние человеческие слова, которые ему предстоит запомнить. «Полагаю, это означает „из праха в прах”, – подумал он, – и „из земли в землю”. Вот и всё, что ты теперь есть, Морган, – чаша праха, рассеянного для ночных волков». Он обдумал эту фразу и с неохотой отбросил её. А зачем, в конце концов, нужен волкам этот самый прах?
Первые комья упали на крышку гроба. Больше всего это походило на стук в дверь. Майкл засмеялся про себя. «Входите, – подумал он. – Входите, пожалуйста. В доме – некоторый беспорядок, но я всегда рад гостям. Входи же, приятель. Это – Открытый Дом».
Сандра рыдала громко и весьма тщательно, но её всхлипы смахивали теперь на зевки. «Бедная Сандра, – подумал Майкл. – Они, вероятно, ещё и слишком рано тебя сегодня разбудили. Извини, девочка. Ещё минута-другая, и ты сможешь пойти домой и опять лечь спать».
Стук комьев стал слабее и вдруг прекратился. «Ну, вот и всё», – сказал себе Майкл Морган. Он осознал абсурдность этих слов и снова вызывающе повторил их. – Ну, вот и всё. Вот и всё. Вот и всё. Вот и всё. Вот мы и приехали. И все кружим вокруг опунции. Вот мы и здесь, опунция. Где-то здесь…» – Он наконец остановился и подумал о Небесах, о Преисподней и о Сандре. Никогда в течение своей жизни он не верил ни в Рай, ни в Ад и не видел причин поверить в них сейчас. «Вот я и достался на обед червям, – подумал он. – А через несколько минут я перевернусь, закручу вечность вокруг шеи и усну». Если он не ошибается, один из двух старых джентльменов вот-вот подойдёт, чтобы побеседовать с ним, и множество вещей наконец-то может проясниться. А пока суд да дело, он решил думать о Сандре.
Он любил Сандру. Думая об этом отстранённо, он и вообразить не мог, чтобы кто-то её не любил. Она являлась всем, что достойно любви в этом мире, и демонстрировала свои достоинства медленно и лениво, словно вращающееся блюдо с бриллиантами в витрине ювелирного магазина. Кроме того, она выглядела женщиной, которой кто-то очень нужен, и у неё был скорбный рот.
Они познакомились на маленьком приёме, который ему устроили, когда он поступил на факультет в Ингерсолле. Она явилась со своим дядюшкой, преподавателем геологии. Взгляды Сандры и Майкла встретились, и он, отставив в сторону бокал, направился к ней. Через пятнадцать минут он читал ей Рэмбо, Доусона и Суинберна, а также собственные стихи, которые писал тайно. Она слушала и сразу поняла: Майкл хочет с ней спать. Так как они были цивилизованными и зрелыми людьми, она привела его к своей гигантской тёплой постели, в которой ей удавалось выглядеть совершенно впечатляюще потерянной.
Майклу нравилась её особенность казаться потерянной. Это заставляло его чувствовать себя нужным и полезным. Он обнаружил, что в нём сильна потребность кому-то покровительствовать. И это его сперва раздражало, затем забавляло, а затем стало доставлять ему огромное удовольствие… Его всё больше захватывали обнаружившиеся в ней холодное великолепие и медлительный ум. Она показалась ему трёхмерной, а он уже довольно долго носился в поисках третьего измерения.
