– Я позвонила после двенадцати. Было уже давно «сегодня».
– Какая разница?
– Да, наверное, никакой.
Хейзл перевернулась на спину, из-под одеяла показалась ее голая нога. Вытянув ее, как балерина, Хейзл водила ступней вверх и вниз, напрягая ногу так, что проступали косточки. Она пыталась представить день, в котором все будет хорошо. А Спенсер продолжал смотреть на ее волосы, заправленные за уши и пойманные подушкой.
– А я и не думал, что ты такая блондинка, – сказал он.
Она резко опустила ногу и натянула одеяло до самого носа. Неужели так бывает всегда? Они ведь не совсем чужие друг другу: они уже провели ночь вместе. Жаль, они не могут узнать все друг о друге за одну минуту или хотя бы за один день. Это могло случиться, если бы они уже любили друг друга, а следовательно – и знали. Ведь именно такое чувство и заставило ее провести с ним ночь. Жаль, что они знакомы не с детства. Тогда все было бы намного проще.
– Расскажи мне об этом доме, – попросила она, опуская одеяло до подбородка. – Сколько здесь комнат?
– Мне нужно готовить завтрак Уильяму, – сказал Спенсер.
– Я знаю, ты уже говорил.
– А потом купить подарок племяннице. У нее сегодня день рождения.
– И не забудь еще книги в библиотеку отнести, – сказала Хейзл. Обернувшись к нему, она протянула руку, надеясь, что он ответит тем же. – Может, еще детишек сделаем?
– Завтрак Уильяму… – произнес Спенсер.
Он все-таки взял Хейзл за руку, и она потянула его к себе, пока он, наконец, не сдался и не сел на край матраса.
– Так сколько здесь комнат?
– Не считал.
– Вот и посчитай.
Как минимум, восемь спален, – сосчитал Спенсер. Три столовые. Тренажерный зал. Джакузи. Еще бассейн и несколько ванных комнат, отделанных разными видами мрамора, четыре или пять. В главной гостиной стены отделаны деревянными панелями, а потолок целых десять метров высотой – в виде купола, парадная столовая с колоннами…
Внезапно Спенсер почувствовал облегчение от того, что просто рассказывает об этом. Другой разговор поддерживать было бы намного труднее. Дом постройки восемнадцатого века, охраняется государством, с бассейном, – продолжал он, а упоминал ли он уже о бассейне? – Он со стеклянной крышей, выложен гранитом. – Бассейн соединяет основную часть дома с гаражами и комнатами для прислуги, в которых они и находятся. Хейзл и так была под впечатлением от услышанного, но Спенсер решил, может, ей приятно будет узнать, что когда-то в доме жил Чарлз Кингсли. Да, да – Чарлз Кингсли, приходской священник, он написал «Детей воды»[4]… Надеясь успокоить Спенсера, Хейзл положила руку ему на колено.
Еще он сообщил, что при доме имеется второй по величине частный сад в Лондоне. В саду – многоуровневые газоны и полукруглые цветочные клумбы, и тутовое дерево, посаженное еще Елизаветой Первой. «Расслабься, – хотелось сказать Хейзл, – кажется, я тебя уже узнала, не стоит так нервничать».
Но он еще не упомянул в саде за стеной, в котором жил Уильям, а также о приблизительной стоимости дома, двадцать пять миллионов фунтов стерлингов, о бильярдной, которую расписывал сам Дэвид Джоунз. Дэвид Джоунз – это художник.[5]
– Стоп, – сказала Хейзл. – Подожди минуту, объясни, что с тобой.
– Ничего. Мне нужно приготовить Уильяму завтрак.
– Прекрати, Спенсер. Ты же можешь быть другим.
Спенсер потянулся за ботинками. Он надевал и зашнуровывал их очень медленно, повернувшись к Хейзл спиной.
– Давай не будем обманывать самих себя, – сказал он. – Мы едва знакомы.
– Мы только что провели вместе ночь.
– Было очень поздно.
– Разве ты не хотел этого?
– Хотел, – сказал Спенсер. – Хотел.
– Ну и?
Он вдруг упал на кровать, словно у него подкосились ноги, положил голову на живот Хейзл, как на подушку, и уставился в потолок, прикрывая глаза ладонью. Хейзл гладила его по голове.
– Надо хотя бы попробовать, – сказала она.
– Я знаю.
– Может, получится. Может, получится именно сейчас, и тогда все изменится.
– Это меня и пугает.
– Давай попробуем. Только один день. Только сегодня. А если не получится, то и жалеть не будем. Вернемся туда, где начали вчера, будем жить очень счастливо, вдали друг от друга.
– Разве тебе не нужно идти на работу?
– Нет.
– Но как мы поймем это?
– Поймем что?
– Подходим мы друг другу или нет.
– Ну, не знаю, наверное, вернемся в постель, – сказала Хейзл. – Будем ждать знаков, знамений, чего- нибудь явно указывающего, что мы друг другу подходим. А вовсе не потому, что у меня никого нет, у тебя никого нет, нам уже по двадцать четыре года, мы говорим на одном языке и недавно отлично занимались сексом.
– Мне действительно надо готовить Уильяму завтрак.
Спенсер присел на матрас, потом поднялся, но Хейзл схватила его за отворот штанины.
– Значит, договорились? У нас еще целый день впереди.
– Я еще не знаю,
– Ладно. Давай притворимся, как будто мы вампиры наоборот. И нам надо успеть принять решение при свете дня.
– О…кей, – сказал Спенсер. – Давай так. Ведь секс – это еще не все.
– Останься хоть на чуть-чуть.
– Я не могу, правда. Я уже опаздываю. Уильям ждет.
– И твоя племянница…
– И книги…
2
В действительности люди бесконечно сложны и зачастую непонятны себе подобным.
1/11/93 понедельник 07:24
У Генри Мицуи закончились деньги, он почти потерял надежду связаться с любимой женщиной и готовился к депортации на родину. Он поднял воротник белого плаща, хотя в номере было тепло. Могло быть и хуже. Отец мог бы и не спать. Руки с длинными пальцами ловко прошлись по темной поверхности туалетного столика. Найдя отцовский «Ролекс», Генри бесшумно положил часы в карман. Где-то здесь должно быть и портмоне. Сделав шаг к окну, он немного раздвинул шторы. Хмурое серое небо, мягкий предрассветный свет, Лондон. Какая-то птица подала голос, и Генри тут же ее узнал – дрозд. В это время года, когда до зимы рукой подать, дрозды охраняют запасы ягод омелы, которые они запасают на зиму («Птицы и деревья Великобритании, Введение, неделя вторая»).
В полоске света между штор он различил силуэт отца, спавшего на спине, скрестив руки на груди, на
