там, она его больше не отпустит.
«Когда ты вспоминаешь, что я тебя покинул, это правда. Когда с грустью говоришь, что я тебя даже и не покидал, это правда. Но если ты думаешь, что я был покинут самим собою, то кто же тогда сейчас рядом с тобой?»
«Подойдите». Она приблизилась медленно, не вопреки себе, но с какой-то глубокой рассеянностью, которая сделала его, уже его, на диво внимательным.
Она заговорила, но он ее не слушал. Он слушал ее только для того, чтобы привлечь к себе своим вниманием.
Тесно присутствие, просторно место.
«А, наконец-то вы говорите об этом откровенно». — «Почему? Разве я не всегда была откровенна?» — «Вы были очень откровенны, слишком, может быть, откровенны для столь неоткровенной истины, которая пытается через вас себя выразить».
Он знал, что ни в ней, ни в нем самом не было ничего, кроме усилия дойти до той мысли, которая поджидала извне, чтобы наставить их на путь или сбить с него.
Если он и вынудил ее заговорить, то никогда на нее не давил, чтобы войти в ее мысль. Он не ссужал ей мыслей. Слово «мысль» не заключало в себе достаточно прозрачности, достаточно затемненности. Она только говорила, только молчала.
Он ее привлекал, и как же он ее привлек? Он привлекал ее постоянно — недвижимой, неощутимой силой. Она была просто фокусом того влечения, которое он у нее вызывал и которое обратной силой влечения вызывала у него она: задержанная здесь, но не удерживаемая, неподвижная некой блуждающей неподвижностью.
Бродяжничающая вне себя — вплоть до него вне его.
Что же она забыла? Очень ли это было важно? О, нет, напротив, не играло особой роли. Она говорила это с какой-то яростной умиротворенностью, омытой слезами безмятежностью, пронизанной светом, тяжелой от темноты.
«Почему вы так думаете?» — «Я так думаю, так всегда буду думать. Это мысль, которой не положишь конца». Он содрогнулся, услышав подобный приговор.
«Не думаете ли вы, что они вспоминают?» — «Нет, они забывают». — «Не думаете ли, что забвение — их способ помнить?» — «Нет, они забывают и ничего в забвении не хранят». — «Не думаете ли, что утраченное в забвении предохраняется в нем от забвения?» — «Нет, забвение безразлично к забвению». — «Значит, мы будем чудесно, глубоко, навечно забыты?» — «Забыты без чуда, без глубины, без вечности».
Они вместе проходили в комнату, медленно, легко, искусно обходя каждое препятствие, на секунду выглядывая из окна: вместе, того не зная, разговаривая, тщетно отвечая друг другу; и все же продолжая разговаривать друг с другом со спокойствием и лаской.
(Двое отсюда же, двое древних богов. Они были 58 в моей комнате, я с ними жил.
На мгновение я вмешался в их диалог. Их это не удивило. «Кто вы? Один из новых богов?» — «Нет- нет, всего-навсего человек». Но мои протесты их не остановили. «А, новые боги! наконец-то они явились».
Их любопытство было легким, непостоянным, чудесным. «Что вы здесь делаете?» Я им ответил. Они меня не слушали. Они все знали каким-то легким знанием, которое не могло отяготиться никакой частной истиной вроде той, какую я им предоставил.
Они были прекрасны, но внимание, которое я уделял ей, именно ей, привело к тому, что для меня она почти постоянно оставалась одна, и красота ее становилась от этого только более поразительной. Я сразу заметил, что тоже привлекаю ее, несмотря на то, что она, казалось, пребывает обо мне, особенно обо мне, в неведении. Она действительно являлась мне, это была рослая девушка, и я восхищался, что могу ее разглядывать, хотя и не был способен ее описать, а когда я ей сказал: «Подойдите», она тут же и приблизилась — в глубокой рассеянности, из-за которой я стал предельно внимателен. Тут он окончательно исчез. По меньшей мере, я так счел ради удобства. Исчезает ли бог?
С тех пор мы живем вместе. И я больше почти не сопротивляюсь идее, что в один прекрасный день окажусь новым богом.)
Сон одной бессонной ночи.
Ей до крайности хотелось забыться: «Не погрузились ли мы здесь в забвение?» — «Еще нет». — «Почему?» — «Мы ждем». — «Да, мы ждем».
Забвение, ожидание. Ожидание, которое собирает, рассеивает; забвение, которое рассеивает, собирает. Ожидание, забвение. «Вы меня забудете?» — «Да, я вас забуду». — «А как вы уверитесь, что меня забыли?» — «Когда вспомню о другой». — «Но вы вспомните опять же обо мне; мне нужно больше». — «Вы и получите больше — когда я уже и о себе не вспомню». Она обдумала эту мысль, которая, по- видимому, ей понравилась. «Забытые вместе. И кто же тогда нас забудет? Кто удостоверится, что мы канули в забвение?» — «Другие, все остальные!» — «Но они же не в счет. Мне наплевать, что меня забудут другие. Я хочу быть забытой вами, только вами». — «Ну да, когда ты меня забудешь». — «Но, — грустно сказала она, — я отчетливо чувствую, что тебя уже забыла».
Она его забывала, она вспоминала все подряд, но во всем его забывала: медленно, страстно. Когда она вошла — не подал ли он ей знак? не воспользовался ли своей способностью привлекать? — она уже пребывала в том движении забвения, которое стремилось все сказать, чтобы все оказалось забыто, доверяя преходящему субъекту нетленное. Она забывала, она была почти что забвением и зримой красотой того, что позабылось.
Одни только боги преуспели в забвении: древние — чтобы удалиться, новые — вернуться.
Она не забывала его, она забывала. Он все еще был для нее — в забвении, в котором в ней исчез, — всем, чем был. И тоже ее забывал: невозможно вспомнить, о ком не вспоминаешь.
Все, однако, оставалось неизменным.
Он полностью осознавал, что потихоньку подталкивает ее к забвению. Привлекая к себе, он привлекал ее к кому-то, кого она все глубже и глубже, все поверхностнее и поверхностнее забывала. Слова были сказаны, речи прогорели; по безмолвию прошелся огонь. Они еще прижимались друг к другу, лишенные, и тот и другой, самих себя. «Почему мне нужно вас забыть?» Являлось ли забвение конечной целью? Ожидание, забвение.
«Я узнала вас только для того, чтобы ничего о вас не знать и утратить в вас все свое».
Не так ли и живут боги? Одинокие, странные, чуждые свету, которым они блещут. Они меня слегка беспокоили, это правда. Я привык к их присутствию. Наслаждался, что они обо мне не знают, не имея возможности увериться, проистекает ли это неведение от их предельной скромности или от божественного безразличия. Древние боги, древние боги, как они нам близки.
Забвение, согласие на забвение в не забывающем ничего воспоминании.
