– Как 'тоже'? – изумилась бабушка. – Все, что есть, – все от Него.
– А что толку-то? Что, крещеные твои не воруют?!
– Воруют, и именно мои. Ты, например.
– Я?! – мама яростно задохнулась. – Я?!!!
– Ты, ты. В школе математику все время списывала? Значит, воровала.
– Да ты в самом деле что ли рехнулась?! – Зоина мама ни с кем не церемонилась, а тем более со своей матерью. – Да это когда было? Да и вообще... – больше всего Зоина мама была поражена тем, что бабушка говорит совершенно серьезно.
– Да хоть когда! – возвысила тут голос бабушка, на хамство дочери она давно не обращала внимания. – Раз не каялась перед Господом, все при тебе и осталось. В столовой спе-ци-яльной обедаешь на халяву?!
– Да и!.. Да я член союза, мне положено.
– А кому-то не положено вообще есть. Вот именно тот кусок, который тебе положен. Ты у него изо рта вынула. А главное – у дочери своей, Заиньки нашей, воруешь, да не что-нибудь, а само Царствие Небесное. Да за нее, некрещеную, даже записочку в храме подать нельзя.
– Ну вот что! – рявкнула мама. – А ну, вон пошла со своим Боженькой!
– Может, за топор возьмешься?
– Топора у меня нет, а хлыст есть. Можешь им меня отхлестать за что угодно, я твоя дочь. Но еще одно слово о Боженьке – получишь им от меня, хоть ты и моя мать!
С тех пор они и не общались.
А с картиной той страшный конфуз получился. Она была заказана председателем районной администрации. Сам он ее не видел, а в секретариате, также не удосужившись посмотреть, распорядились повесить при входе на крупнейшую в Москве плодоовощную базу, что и исполнили работяги (еле вытащили из квартиры). Пока водружали щит, вокруг него сразу начала скапливаться толпа – сбежались, побросав работу, все работники базы, а их оказалось очень много. Ужас наводящий мордоворот с плаката был будто скопирован с директора базы, старого кореша председателя администрации. А когда подъехал сам на умопомрачительной иномарке и увидал плакат, с ним чуть ли не инфаркт сделался, еле откачали. Председатель же на несколько минут просто онемел, до инфаркта у него дело не дошло, отделался полуобморочным состоянием. А мамин старый приятель хохотал до упаду, как и большинство зрителей. Полуобморочный председатель знаками велел (говорить он еще не мог) сорвать картину и вдвоем с корешом своим, трясясь от ярости, они принародно растоптали шедевр. Только благодаря энергичному вмешательству маминого старого приятеля Зоина мама была избавлена как от оргвыводов, так и от бандитских разборок.
И вот недавно ей сделали новый заказ, сверхсрочный. Вечером надо было начать, а утром сдать работу. При работе должны были присутствовать люди, а также собиралось некое совещание единомышленников по важнейшим вопросам и, как не крути, а места до утра для Зои в квартире не было. И деть ее было некуда, кроме как бабушке сдать. Зоя была тщательно проинструктирована, ей было наобещано множество угроз, если она будет слушать 'бабкины россказни', а угрозы самой бабушке прозвучали по телефону еще более весомо.
По дороге к бабушке Зое вдруг вспомнился плакат на двери Дома престарелых. Она задумчиво сказала маме:
– Мама, а давай вернем моего папу.
Мама резко остановилась и очень недовольным голосом проговорила:
– У тебя нет папы, у тебя есть только я. Свои решения я не отменяю. И я тебе это много раз говорила. Твой папа – спившийся негодяй.
– Но ведь и ты пьешь.
– Зайка, давай не касаться взрослых тем. Предоставь это взрослым. Я пью, но не спиваюсь. Это невозможно, я всегда помню, что у меня есть ты. А этому... на это было наплевать. Все. Забыли! И чтоб больше не напоминать!
Бабушка встретила Зою около выхода из какого-то метро, от которого жила в нескольких автобусных остановках. Когда тебе всего семь лет, два года в твоей жизни – это очень много. Зоя встретилась с бабушкой... никак, безо всяких чувств, и, только видя,
