чего-то втемяшилось, – подумала мама, – вон как смотрит, потащила на свою голову...“
– Эк тебя эта глупая надпись смутила.
– И вовсе она не глупая.
– Да как же не глупая, сокровище – это, ну, самое, что ни есть дорогое для человека, вот для меня это ты, для тебя – твой Мишка, для папы...
– Для папы я знаю.
– Да? И что же?
– Чтоб не мешали выпить вечером и дали опохмелиться утром, – это он сам так говорил двум дядям. Я слышал.
Про себя мама сказала: „вот козел“, но голосом никак не выразила своей оценки, рассмеяться было бы непедагогично, а проявить педагогичность и отругать – глупо.
– Это папа пошутил, – тихо и строго сказала все-таки мама.
– А разве про сокровище шутят? – очень удивился Алеша.
– Да не сокровище это для папы...
– Но он сказал тогда – кроме этого ничего не надо ему, только это ему и нужно, но... если, – Алеша мучительно думал, – только это и нужно, значит это – сокровище.
– Да... да вот ты ну-ты, Господи помилуй!..
Слово „сокровище“ Алеша слышал каждый день помногу раз; „Мама!“ – кричит Алеша, чуть отвлекаясь от своего медведя. „Ну что, сокровище?“ – устало и с усмешкой отвечает мама. И слышится в голосе „ну как ты надоел“. Слышится, естественно, не для Алеши. И вот сейчас ему, перед мамой утомленной стоящему, увиделось вдруг это слово совсем не тем, чем воспринималось оно до этого.
Оно стало расти и набухать, как та котлетка, в большую коровку... И ведь так и есть, сокровище это то, что только одно и нужно... Мишка плюшевый – сокровище? Он – любимая игрушка, но это, то ли самое это, единственное? – распирало сознание Алеши от небывалого, впервые ощущаемого прилета... какого прилета, чего прилета?! Он поднял голову вверх, но не совсем вверх, а чуть правее, и увидел, что голубое небо заслоняют сверкающие золотом кресты... „А может они тоже Небо? А может они и есть то сокровище, ведь во всех сказках сокровище это почти обязательно что-нибудь золотое...“
– Мама, а что такое опохмелиться?
– Перестань глупости болтать!
– Так глупости или сокровище?
– Ну, опохмелиться это значит поправиться, вылечиться. И между прочим, когда просто ничего не болит, это, милый ты мой, – сокровище. Ну хватит, давай быстрей.
– Да не тащи так, мама.
Алеша сколько мог упирался, но силы все-таки у мамы было больше, не видно было уже золотых крестов, мама была уже сердита не на шутку и на Алешины вопросы не реагировала, а вопросов Алеша хотел задать очень много, гораздо больше, чем вылетало из него в спину мамы. А вылетало: „А что такое 'человек Божий'? А он, этот, Алексий, один – Божий? А мы – чьи? А как это – Божий?“ И вдруг, совершенно непонятно отчего и как, вдруг выплеснулось:
– Мама, а ведь у папы нет вообще сокровища. Мы ему – не сокровище.
Мама даже остановилась:
– Это почему же?
Алеша не знал, что сказать в ответ, слов объяснительных у него не было, да и не откуда было им взяться, но он твердо знал, что это так. И если б она могла прочитать хоть каплю малую, что было написано в Алешкиных глазах (увы, мало в мире таких чтецов), то хоть одна печать бы из множества, самой же наложенных, расплавилась бы и из запечатанной, забронированной души хоть лучик маленький вырвался бы навстречу этим еще ни разу не совравшим глазам (еще чуть-чуть – и врать научат), которые видят чистоту мира и не видят еще его во зле лежащим.
И дал бы этот лучик хотя бы частичное прозрение того, что надо почаще, отложив все суетливо-беготливое попечение, дурно-житейское, заглядывать в эти пытливые, неврущие и кричащие
