старуху за руку и дернул ее в направлении открытой двери так, что, пожалуй, любой штангист-тяжеловес вылетел бы птичкой из квартиры. Столько было силы и ярости в папином движении. Но старуха осталась неподвижной. Папа повторил дерганье (да еще пинка дал) с утроенной энергией и удесятиренной яростью. Все осталось, как и было. Старуха стояла как и стояла.
– Ты можешь обмотать меня тросом и тащить всеми танками мира. Ничего не получится. Человек не разлучим со своей совестью. Разлучница у них одна – смерть.
Если сказать, что папа пребывал в состоянии ошеломленности, то это значит, ничего не сказать.
– Но этого не может быть, – в страхе прошептал он, переводя свои глаза со своих сильных рук на хилую тощую старуху.
– Когда не верится разуму, верьте глазам. Итак, поскольку вышвырнуть меня нельзя, пожалейте свое здоровье и не делайте больше дурацких попыток... Так вот, сядем-ка рядком, да поговорим ладком.
– Однако всякие россказни о Боге я па-апрашу в моем доме оставить, – остатки ярости еще бурлили в папе.
– Россказни? – старуха тяжко вздохнула и покачала головой. – Ну что ж, послушаем тогда ваши россказни...
И тут ожила мама. И видно было, что ярости в ней клокочет не меньше, чем только что клокотало в папе. Но у женщины ярость не так взыгрывает как у мужчины, не хватает она, не дергает, пинка не дает (хотя иногда бывает и так, если уж совсем допечь!). Мама вплотную приблизилась к старухе. Голос ее злобно-шелестящий, видимо впервые таким слышали папа и Антон. Они с удивлением воззрились на маму. Будто и само явление старухи по сравнению с видом шипящей мамы отступило на второй план.
– Нет, мы не сядем рядком! – проскрежетала мама и таки дернула старуху за волосы, – Я оч-чень прошу вас выйти вон добровольно. Иначе вас выведут с милицией!..
Ох уж эти женщины...
– Сударыня, – ласково обратилась старуха к маме, – уж коли танки не могут, а уж милиция-то... Успокойтесь. И все-таки, поговорим ладком, пусть хоть и стоя. Итак! – старуха в упор смотрела на маму и, похоже, ярость в маме начала затихать, – скажите-ка мне... а! россказни!.. Ну так скажите: вы довольны своим сыном?
– Ну, в общем, это, в общем – да, ответила мама, ответила уже не скрипяще-скрежетаще.
– А мой вид вас не удручает? Ведь я действительно его совесть. Не бойся, – старуха полуобернулась к Антону, – не бойся, ябедничать не буду, я ведь вообще ябедничать не могу, даже если захочу – ничего не выйдет, язык отнимется. Я только одного человека обличать могу – тебя.
– А в чем дело? – встрял папа. – О чем это вы, о чем ябедничать?
– Так раз не могу, значит и не о чем. Ладно, продолжим, – теперь старуха глядела одновременно на папу и на маму, – Вы хотите, чтобы ваш сын был честным, благородным, добрым?
– Конечно, – сказала мама и сделала наступательный шаг в сторону старухи.
– Ну так отчего же я, его совесть, такая, какую вы видите?
– Нет, ну это уже слишком! – опять взъярилась мама. -
Стоим тут с этой... Какие-то разговоры дурацкие ведем! Еще и слушаем ее... Да ты мужчина, наконец, или кто?! – вдруг заорала она на папу. – Да выкинь ее, наконец!..
– Он мужчина, сударыня, – морщась, сказала старуха, – но...
– Никаких 'но'! – слезы появились на глазах у мамы. – Я не знаю где и в какой помойке вас валяли...
– Зато я знаю, – перебила маму старуха, – да-да-да, плачьте. Только о другом бы были ваши слезы, а не о том, что я вас досаждаю... Да!.. И я не отстану от вас!.. Потому что вот он!.. вот он! вот он стоит, сын ваш, уже теперь негодяй из негодяев... да! И жив он еще потому что покровитель его небесный, великий святой земли русской на камне, слышите вы, творческие люди, интеллигенты!.. да, на камне через океан переплывающий, к нам приплывающий, на Русь святую... Антоний Римлянин, покровитель его, вашего сыночка. Да, да! Ему Антонию Римлянину благодаря и жив он, ваш негодяй, по его, Антония Римлянина, молитве...
Не стал папа на этот раз перечить старухе, не стал затыкать ей рот, хотя она очень возвысила свой голос и даже, можно сказать, грубо возвысила, а слова 'творческие люди,
