тупее завивались в спираль.
— Да вы бы оставили здесь!
— Я и оставил-с… Анна Каранатовна тут вот на столе положили… Вон около шандала-с сверток… А потому собственно, как генерал Крафт приказали побывать у вас и самолично передать.
— Что такое? — лениво спросил Лука Иванович.
Писарь отошел шага на два от двери и выставил вперед правую ногу в форменных панталонах с кантом.
— Они приказали доложить, что, как собственно, теперь в типографии работы мало, так надо бы, то есть, поспешить с оригиналами-с.
— Это насчет моего оригинала?
— Так точно-с.
— Да ведь я, кажется, не задерживаю работы. Вот ведь и вам надо время переписать…
— Оно, конечно-с; генерал так больше, я полагаю, из аккуратности… немецкого рода они, ну, и во всем у них порядок.
'Кажется, он точно привирает', — подумал Лука Иванович и встал с кресла.
На столе лежал сверток, ловко увязанный шнурком. Лука Иванович развернул его, освободил тетрадь из-под обертки и оглядел ее. Она была из плотной глянцевитой бумаги, сшита двухцветным шелком. Каллиграфия поражала писарским изяществом.
— Вы уж, кажется, очень стараетесь, — промолвил он в сторону Мартыныча, — да и бумага-то чересчур хороша.
Мартыныч усмехнулся в руку и, откашлявшись, выговорил:
— Материал казенный.
— Вот разве казенный, — повторил Лука Иванович и тут же спросил себя мысленно: 'А сколько я ему должен? Не мало. Недаром же он меня дожидался до сей поры'.
Вопрос этот таки смутил его. Он даже покраснел; по крайней мере почувствовал, как краска начала подступать ему к щекам.
— Сколько вам следует? — глухо спросил он писаря, стоя к нему боком.
— Не важная сумма, не извольте беспокоиться. Я не за этим, верьте слову. А как, собственно, генерал Крафт завтра спросят: был ли, и хоть они и не начальник мне прямой, а все нельзя их не уважать, ну и нрав у них аккуратный… Из немцев они… А тут и Анна Каранатовна пожелали книжки послушать… у меня же случилась…
— Вы — любитель? — осведомился Лука Иванович, улыбнувшись и чувствуя, как кровь у него начинает отходить от щек.
— Книжки люблю-с с малолетства больше куренья или чего прочего. Очень вот теперь хорошо пишет господин Белло.
— Кто такой? — переспросил Лука Иванович.
— Белло-с; прежде вот Дюма гремел, а теперь Белло… И заглавие всякой книжки умеет дать: 'Девица Жиро — жена моя'. Ну, каждому и занятно.
Лука Иванович добродушно и тихо засмеялся. Ему вторил и Мартыныч.
— Что ж, это — хорошо! — решил Лука Иванович и слегка зевнул.
— Счастливо оставаться, — пустил тотчас же воспитанный Мартыныч. — Прощения прошу, что обеспокоил вас; а насчет писанья моего — не извольте беспокоиться: дело не к спеху.
И он так повел правой рукой от обшлага к своему собеседнику, и так ухмыльнулся широким и бледным ртом, что не трудно было понять:
'Мы-де с деньжонками, быть может, и вам ссудить придется'.
Только все это — в самой безупречной форме, на какую только способен тонкий писарь.
— Благодарю вас, — выговорил очень смиренно хозяин кабинета и на поклон Мартыныча ответил уныло-приветливой улыбкой.
Мундирные пуговицы сверкнули, и ночной посетитель удалился, слегка шаркнув одной ногой.
Лука Иванович снял сюртук; но раздеваться совсем не стал, а надел только халат, серый с красным кантом, довольно-таки поживший, с закапанными рукавами и бортами.
Тихо перешел он через переднюю от своей двери к той, откуда виднелась полоска света, и не сразу вошел туда, а сначала притворил немного дверь и заглянул в комнату.
— Ты не ложилась? — почти шепотом спросил он.
— Нет еще, — откликнулся женский, еще молодой, но какой-то неряшливый голос.
Лука Иванович перешагнул порог.
Комната была побольше его кабинета, в два окна, смотрела гораздо веселее от светлых обоев с букетцами. Весь правый угол занят был кроватью с целой горой подушек. Налево, на небольшом рабочем столике, стояла дешевенькая лампа под розовым абажуром. Она бросала на все полутаинственный, полунарядный свет. Мебели было довольно: и кушетка, и шкап, и туалет, и пяльцы, и этажерочка, и комод, с разными коробочками и баночками: все это разношерстное, но не убогое. На окнах висели кисейные гардины.
У туалета сидела женщина, на вид еще очень моложавая, блондинка, с широким худощавым лицом и совершенно бледными глазами, в голубенькой ситцевой 'круглой блузе', какие попадаются теперь только в России. Она распускала свою косу, довольно густую и очень светлую, собираясь припрятать ее под ночной чепчик. Подняв правую руку к волосам, она слегка щурила левый глаз, и на переносице ее низковатого и сухого лба явилась недовольная морщинка.
На Луку Ивановича она взглянула немного исподлобья, равнодушным взглядом, и тотчас же губы ее оттопырились в жалостное выражение.
— Небось в клубе были? — выговорила она, глядя в другую сторону.
— Скука, — отозвался Лука Иванович и тотчас же, присаживаясь на кушетку, спросил с явственной заботой, — Настенька нынче не очень кашляла?
— Покашляла; экая важность! ничего с ней не будет — только мнительность ваша…
— Тем лучше.
— Мартыныч тут все сидел, вас дожидался.
— Ну, и насчет литературы тоже прошлись? — спросил Лука Иванович, сделав особую смешливую мину.
Блондинка чистосердечно улыбнулась и заговорила с некоторым даже оживлением, хотя все тем же тягучим, неряшливым голосом:
— Какую книжку он мне все читал: 'Огненная женщина' называется! Вы не слыхали?
— Как не слыхать!
— А вот мне небось не принесли. Что мне в ваших журналах!.. Это, по крайней мере, так занятно, совсем все видишь: как история разыгрывается. Не мало, чай, за такие книжки денег платят?
— Говорят, автор-то замок уж себе выстроил, — все в том же смешливом тоне отозвался Лука Иванович.
— Видите, вот. А от вашего-то строченья — какая сласть?.. Сидите, сидите… то одну книжку почитаете, то другую, почнете потом из угла в угол комнату межевать, а там, глядишь, первое число придет…
Она не договорила и только мотнула выразительно головой.
— Что ж делать, Аннушка, — не торопясь выговорил Лука Иванович, — таланту такого нет, как у 'господина Белло-с'. — Он выговорил последние слова с интонацией Мартыныча.
— Вот этого самого сочинителя и есть 'Огненная женщина'! — подхватила блондинка в блузе. — Я все припомнить не могла, как его фамилия. Только до конца-то нам еще далеко… Так хочется мне знать теперь: как это она мужа своего старого изведет… А к этому идет дело… я сразу догадалась.
— Ну, и мне потом расскажи: я не читал.
— Да ведь вы все насмешничаете… как следует, от вас слова не добьешься. Оно и всегда так бывает от большого ума… кто о себе много воображает.
Лука Иванович пропустил это замечание без протеста. Он продолжал покуривать.
— Видели, бумаги-то принес Мартыныч?
