Осколки

Ромашка на бруствере…
Чудо,
растущее прямо
в закат…
Себя ощущая
иудой,
срывает ромашку
солдат.
И слышит ромашка —
шепнул ей
солдат, не скрывая
вины:
нельзя вас, ромашек,
под пули…
Хватает и нас
для войны…

Госпитальная молитва

Я помню только боль —
и ничего иного…
Но все же из молитв
всплывает исподволь
никак не вспоминаемое слово,
которое — единственный пароль…
Оно, быть может, ключ,
чтоб вырваться из плена —
несвежих простыней
и трещин в потолке,
бесформенных теней
на госпитальных стенах,
бессонницы, отточенной,
как нож на оселке.

Я помню только жар —
и ничего иного…
И из войны в войну
земной катится шар,
стирая в пыль завещанное слово
и обнажая лезвие ножа.
А нож, как видно, зол
и жаждет омовенья
в кровавом и шальном
безудержном пиру,
и видятся в окно,
как светопреставленье,
судьбина беспросветная
и тризна на юру.

Я помню только тьму —
и ничего иного…
Молюсь, чтоб вопреки
бессилью своему
я вспомнил ускользающее слово —
оно бы и прикончило войну…
Оно в последний раз
рвануло бы гранатой,
влепило пулю в лоб,
не чувствуя вины…
И сколотило гроб —
не для меня, солдата…
Для, наконец, законченной —
и навсегда — войны…

Война обманет

Война (сказать бы поточней)
Все ожидания обманет…
Здесь кто-то станет сволочней,
Кого-то здесь совсем не станет,
А кто-то, сдюживши в бою,
Дорогу к миру не осилит…
Война — проверка на краю…
И жесткий выбор: или — или…
И те, кто выжил, но не дюж,
Не устояв пред искушеньем,
Оставят здесь останки душ
И не заметят пораженья.
И потому слова молитв
Звучат в бою и после боя:
О, Боже, пусть душа болит…
Болит — останется живою.