— Как любезно, — усмехнулась Мелисса.
— Как вы уживаетесь сама с собой, Джули? — спросил я.
Она закрыла лицо руками и заплакала. Я чувствовал себя скверно, но не хотел брать свои слова назад.
Наконец, Джули схватила салфетку и вытерла глаза, измазав тушью щеку, на которой появилась полоса, похожая на шрам.
Мелисса с Энджелиной на руках поднялась.
— Я должна переменить ей подгузник, — сказала она, выходя. — Мы сейчас вернемся.
Мгновение мы сидели, не глядя друг на друга.
— Кое в чем вы в состоянии нам помочь, — заговорил я.
— В чем же?
— Будь вы на нашем с Мелиссой месте, вы оспаривали бы дело в суде? Зная то, что вы знаете, скажите: у нас есть шанс?
Джули печально покачала головой.
— Думаю, лучшее, на что вы можете надеяться, — это совместная опека. Но вряд ли вас это удовлетворит. На вашем месте я бы молила Бога, чтобы ребенка воспитывали Джон и Келли, а Гэрретт держался от него как можно дальше.
Я почувствовал, что у меня по коже забегали мурашки.
— Почему вы так говорите?
— С этим парнем что-то не так. Он меня пугает. Правда, я не могу выразить это словами…
— О господи! — вздохнул я.
Она поджала губы и посмотрела на свои руки.
— Когда он входит, кажется, будто температура в комнате падает на десять градусов. Он выглядит хитрым и каким-то бескровным. Я бы не доверила ему ребенка — и вообще кого бы то ни было.
Я склонился вперед.
— Понимаю, но есть ли у вас что-то, чем я мог бы воспользоваться? Слышали ли вы что-то о Гэрретте, что мы могли бы расследовать с целью доказать, что из него получится плохой отец?
Джули задумалась, поглаживая кофейную чашку.
— Думаю, у него были какие-то неприятности в школе. Однажды, когда мы встречались с Джоном, ему позвонили из школы Гэрретта, и он прервал встречу. Я не знаю, кто звонил и о чем, но судья был сильно расстроен.
— Это случилось в прошлом месяце? — спросил я, пытаясь не выказывать недовольства тем, что Морленды и агентство встречались за нашей спиной.
— Да.
— Что-нибудь еще?
— Одна вещь, но не более весомая. Когда мы рассматривали с ними вашу просьбу об усыновлении…
Я задохнулся от гнева, но она продолжала:
— …судья заметил, что у вас есть собака.
— Харри.
— Судья сказал, что они не могут держать животных, так как Гэрретт не ладит с ними. Мне эти слова показались странными. Не то что у него аллергия или он не ухаживает за животными, а именно не ладит с ними. По-моему, судья пожалел о сказанном.
— Это все? — спросил я.
— Да, — ответила она. — И все это звучит не слишком основательно.
— Спасибо. По крайней мере, я могу хоть за что-то ухватиться. Но это также внушает мне страх.
— Да. — Джули подняла голову и посмотрела на меня. — Думаю, единственный способ — как-то убедить Гэрретта подписать отказ от родительских прав.
Она глубоко вздохнула, бормоча, что ненавидит плакать при людях.
— Может быть, он нуждается в сильном убеждении, — добавила Джули.
— То есть?
Она склонилась над столом, блестя глазами.
— Будь Энджелина моей дочерью, я бы наняла пару байкеров или громил, которые припугнули бы его так, чтобы он с радостью подписал все что угодно. Он нуждается в убеждении, которое заставит его забыть о решительности отца.
Я откинулся назад. Тут было о чем подумать.
— Разумеется, я говорю гипотетически, — поспешно сказала Джули. — Не как представитель агентства или профессионал по размещению.
— Конечно, — кивнул я. — А его можно напугать?
Она помедлила, прежде чем ответить:
— Думаю, да.
По пути домой я сказал Мелиссе:
— Ты воспринимаешь это куда спокойнее, чем я предполагал.
— Какое там спокойствие, — отозвалась она. — Внутри я мертва. Ведь я не успела тебе сказать, что поступило телефонное сообщение от судьи Морленда. Он сказал, что придет завтра с сыном.
— Господи! — воскликнул я.
— Что нам делать?
— Собираюсь повидать Мартина Дирборна, — сказал я. — Пойду к нему домой. Не звони судье. Лучше сними трубку с рычага. Я позвоню тебе на сотовый, так что держи его при себе. Судья может отменить визит, если решит, что мы не получили сообщение, так как не ответили.
Мелисса разразилась жутким смехом, какого я никогда не слышал раньше и не хотел бы услышать снова. Это был фальшивый смех, наполненный страхом.
— Ты слышал, как говорят, будто перед смертью твоя жизнь проходит у тебя перед глазами? — спросила она.
— Да.
— Это происходит со мной теперь.
Мартин Дирборн, адвокат, занимавшийся нашими делами по усыновлению, стоял на подъездной аллее в черно-золотом свитере «Бизонов» Колорадо и грузил подушки для сидений и одеяла в багажник своего «мерседеса» класса «М», когда я подъехал в моем «джипе-чероки» десятилетнего возраста. Я помнил диплом Колорадского университета, висевший на стене его офиса, и отметил колорадский номер автомобиля. Дирборн был пухлым, рыжеватым и носил очки с толстыми стеклами, сильно увеличивающими его светло-карие глаза. У него были большая голова, глубокий бас и руки размером с окорока. Он покосился, когда я припарковал джип, так как, очевидно, сначала не узнал машину и водителя.
Выйдя из автомобиля, я увидел, как по его лицу пробежала тень, недвусмысленно сказавшая мне, что он знает, почему я здесь, но не хочет в этом признаваться.
Его жена, худощавая женщина с напряженным лицом, также облаченная в цвета «Бизонов», вышла из гаража, увидела меня и спросила:
— Кто это?
Мартин подал ей знак вернуться в гараж. Он изо всех сил пытался сделать лицо непроницаемым, пока я шел по аллее, но не добился успеха. Его жена театрально посмотрела на часы, и он сказал:
— Знаю. Мы успеем на матч.
— Я беспокоюсь не о матче, а о вечеринке.
— Не волнуйся — успеем и туда.
Она шагнула в гараж.
— Джек, — сказал Мартин, — это может подождать до понедельника. Мы с женой…
— Сукин сын! Сколько ты собирался ждать, чтобы сообщить нам?
— До начала рабочего дня в понедельник.
