— А акрофобия?
— Присутствует. Но превозмог усилием. воли.
— Ну что, как дела?
— Сейчас, — Гурский окинул взглядом зал. — С нашего рейса уже выходил кто— нибудь?
— Да нет вроде… А что? Бабу потерял?
— Куда же он девался? Ведь со мной летел.
— Ну вот, уже мужиков клеишь.
— Ладно, потом. Пойдем, сумку мою заберем.
Они перешли в другой зал, получили багаж и не спеша направились к машине. Гурский украдкой оглядывался по сторонам.
— Кого ты ищешь-то?
— Да видишь ли… — Александр достал сигарету и с наслаждением закурил. — Хоть покурить-то по- человечески, а то все тайком, в сортире. Знаешь, сколько я летел? Пятнадцать часов! Девять часовых поясов. Думал, сдохну. Да еще трезвый.
— Причину назови, — Петр выруливал со стоянки.
— Конкурирующая фирма делегировала своего представителя, я тебе говорил. Соперник играл грязно, демонстрировал неспортивное поведение. Вплоть до пинков под зад перед открытой дверью вагона движущегося курьерского поезда. Я его на Камчатке переиграл, дурилку подсунул, но… Мало ли что. Он позвонить мог, уточнить у начальства, может, настоящая-то трубка особую примету какую-нибудь имеет, мы же не знаем. Слушай, а у тебя хряпнуть нет? Башка разламывается.
— В «бардачке».
Гурский вынул из перчаточного отделения маленькую плоскую фляжку коньяку.
— Ну вот. А летели мы назад вместе, одним рейсом. Он же думал, что я его в лицо не знаю. Он, правда, в переднем салоне, а я в хвост пошел, там безопаснее по статистике. И пустой он был совершенно, я думал, покурить тайком удастся. А там…
— Что?
— В последний момент полный салон цыган набился. Представляешь? Ну полная жопа огурцов… С сумками, с детьми, галдят, младенцы орут! А «ромалэ», чтобы их перекричать, еще громче орут через весь салон. И причем почему-то по-польски… А еще говорят, что Аэрофлот — летающий Гулаг. Это,
Петя, дурдом летающий, точно. Ну скажи, вот ты можешь себе вообразить целый табор польских цыган, который у нас с Камчатки в Красноярск аэропланом кочует?
— Легко.
— Короче, решил я, на всякий случай, бдеть. Тем более что две дозаправки, в Хабаровске и в Красноярске. Из самолета выходить, то-се… Но он, похоже, так и пребывает в уверенности, что настоящую привез. Поэтому сразу исчез куда-то. Мало ли кто меня встречает, всякое может случиться. — Гурский отхлебнул коньяку. — Ну, а здесь у тебя как?
— Как… — Волков вкратце изложил события последней недели, обрисовав тем самым ситуацию.
— Так что, Саня, если эта трубка нам ничего не даст, — резюмировал он, — считай, приплыли. Суши весла.
— А я никуда и не отчаливал, — Адашев-Гурский сделал еще глоток и закурил новую сигарету. — Я трубку привез? Привез. А об другом, барин, разговора не было. Напущу полную ванну, чтобы с пушистой пеной, потом надену халат, вызвоню Татьяну и неделю на улицу выходить не буду.
— Ну, дело твое…
— А мы что, к тебе едем? — Александр взглянул в окно.
— К Ирине. Ты уж извини, но не могу я ее без присмотра оставлять. Я ж говорю, в нее стреляли. И пока я не разберусь, что к чему… Она, между прочим, деньги платит. И вообще.
— А вот это вот «вообще» — как?
— Что как?
— Ну-у… это самое.
— Да иди ты.
— Сам дурак.
Джип остановился во дворе. Гурский, забрав с заднего сиденья сумку, побрел за Петром к парадной.
— У тебя уже и ключи свои? — Александр приподнял бровь, глядя, как Волков отпирает дверь квартиры.
— И тапочки, — Петр пропустил Гурского вперед. — Проходи давай. Ира, это мы!
— Здравствуйте, — Ирина вышла в переднюю и протянула Александру руку. — Устали? Вон какие тени под глазами. Забирайтесь под душ, сами разберетесь, где что, а я пока что-нибудь перекусить…
— Минуточку, Ира, — остановил ее Гурский, доставая трубку. — Взгляните уж сразу, ваша?
— Ирина взяла трубку в руки.
— Да.
— Точно?
— Ну конечно, папина.
— Вот и хорошо, — Адашев снимал куртку. — А душ — это бы здорово. Там, в сумке, — пакеты. Петр, прокомандирствуй. Только бидон осторожнее, не переворачивай, я крышку подвязал, но…
Пока Гурский отмокал под душем, а Ирина хлопотала на кухне, Волков сел в кабинете покойного Гольдберга за письменный стол, включил настольную лампу и, разглядев трубку со всех сторон, осторожно отсоединил мундштук.
Металлический стержень, отфильтровывающий табачную крошку, в нем отсутствовал. Петр развернул чубук и поднес его поближе к свету. В глубине, в образовавшемся на месте вынутого фильтра пространстве что-то белело.
— Ира! — позвал он.
— Да? — вошла в кабинет Ирина.
— Слушай, у тебя пинцетика нет? Такого тоненького…
— Сейчас.
Она принесла пинцет, и Петр очень аккуратно вынул из чубука маленький бумажный комочек. Отложил пинцет и бережно расправил клочок бумаги, в котором угадывался обрывок входного билета, по всей вероятности того самого, который старик купил в кассе выставки восковых фигур. Тщательно разровнял его и прочел: «41 нибелунги числа 10, 33, 22».
— Ну? — взглянул он на Ирину. — И что он этим, ты думаешь, хотел сказать? Что это за сорок один нибелунг?
— Нет, — в раздумьи сказала она. — Это не сорок один нибелунг. Это… сейчас, подожди.
Подошла к стеллажу, где на полках рядами стояли тома «Брокгауза и Ефрона», и повела пальцем по корешкам.
— Вот, сорок первый том, Нибелунги.
— Ну-ка, ну-ка… — Петр вынул из плотного ряда абсолютно одинаковых книг ту, на которую указала Ирина, попытался перелистать и чуть не выронил на пол черную компьютерную дискету.
— Та-ак… — он подхватил дискету и, положив ее на стол, на всякий случай тщательно просмотрел том. Больше в нем ничего не было.
— Ну-ка, давай-ка посмотрим… — он включил компьютер, вставил дискету и стал ждать, пока тот загрузится.
— Ну и как? — вошел в кабинет Гурский.
— А вот что в ней было, — кивнул Волков на записку.
— В трубке?
— Ну да. Сорок первый том Брокгаузена… А в нем дискета.
На экране монитора развернулся ярко-желтый фон, на котором возникла рамочка с текстом: «Введите пароль».
— Ну вот, приехали… — откинулся на спинку стула Петр. — Ладно, давай попробуем. Какие там числа?
