— Спирту-ректификату. Как можно больше и поскорее…
Константин Николаевич развел руками: где его возьмешь сейчас, спирт?
— Это необходимо, — сказал Гаккель. — Любой ценой… — Он отстегнул с руки золотые часы, протянул Коршунову: если надо, мол, кому заплатить…
— Спрячьте, — сказал Коршунов. — Я постараюсь, Яков Модестович.
Коршунов ушел.
— Он достанет, — сказал Скорчеллетти. — Вверх дном все перевернет, а достанет…
Они сидели втроем в кабинетике Коршунова.
Горела керосиновая лампа.
На газете лежал кусок колбасы, полбуханки хлеба, стояла початая бутылка водки…
Яков Модестович снял с себя мокрый китель, укутался в коршуновскую кожанку.
Вошел рабочий, сказал:
— Десять литров залили.
— Продолжайте, — велел Гаккель.
Коршунов спросил:
— Поможет?
Яков Модестович пожал плечами:
— Единственная надежда — качественная обмотка…
Константин Николаевич налил еще водки в стаканы, один протянул Гаккелю:
— Грейтесь, Яков Модестович…
Гаккель выпил, поставил свой стакан на газету.
Что-то в ней заинтересовало его. Он наклонился, придвинул поближе керосиновую лампу.
На измятой, промокшей газете была напечатана старая, еще июньская фотография: люди в сюртуках с бантами на груди, Ломоносов в простой длинной кофте навыпуск и на рельсах впервые в тот день вышедший за ворота завода ломоносовский тепловоз.
«Советский тепловоз, построенный профессором Ломоносовым в Германии», — было написано под газетным снимком.
Яков Модестович сунул ноги в непросохшие еще башмаки, вышел за дверь…
Наступило утро, а механики все заливали в моторы спирт-ректификат.
Гаккель стоял тут же, наблюдал.
Подошел к нему Коршунов, сказал:
— Вас ожидают у ворот, Яков Модестович.
…У ворот остановился извозчик, один из первых, добравшихся утром 24 сентября с Невского на Васильевский остров.
Ольга Глебовна увидела мужа, быстро выскочила из пролетки, пошла ему навстречу.
— На этот раз, Оленька, кажется, выжили, — сказал Гаккель.
Назавтра, 25 сентября, ленинградские газеты напечатали фотографии:
Залитая водой Дворцовая площадь, из воды торчит Александрийская колонна…
Покореженные рельсы железной дороги вздыбились в небо…
Дом снесло, плывет по реке. Другой сгорел, стоит обуглившийся…
Разбитые, покалеченные автомобили на Невском…
Баба сокрушенно склонилась над выброшенной на берег мертвой коровой…
Повалены статуи в Летнем саду…
Газеты в этот день писали:
«Мы можем вполне заверить т. т. рабочих, что нет решительно никакого основания для какой-либо паники или растерянности…»
Под страхом строжайшей ответственности воспрещалось повышать цены на продукты, выпечка хлеба удваивается, если есть справка из домоуправления, детям дадут бесплатно завтрак «в виде хлеба, чая и сахара» и обед «в виде хлеба, супа и каши»…
Вселение бескровных производится исключительно по удостоверениям районных точек… СТО постановил выслать в Ленинград пять паровых машин для откачки воды, 50 тысяч пудов ржаной муки, сахар для всего населения, «об отпуске масла будет сообщено около 13 часов 25 сентября…»
«Причина наводнения: 20 000 ведер воды ежеминутно выбрасывает Нева в море, но из-за ветра воде не было выхода…» Комиссия под председательством М. П. Кристи сообщила: «Работники обсерватории проявили, безусловно, не халатность, не преступную небрежность, а узкую педантичность…»
«Территорию Балтийского завода залило по грудь. Германский транспорт, грузивший медную стружку, оторвался от причала и сел на мель… На заводе пострадал первый в мире советский тепловоз системы инженера Я. М. Гаккеля, вымокла обмотка двигателей. Однако автор нашел остроумный способ, просверлив в двигателях дыры и заливая туда драгоценный спирт-ректификат, он высушил обмотку и спас локомотив…»
Через три дня после публичных испытаний тепловоза Ломоносова на заводе «Эсслинген», 7 ноября 1924 года, тепловоз Гаккеля вышел на рельсы Октябрьской железной дороги. Пробежал до станции Обухово и обратно.
Весь ноябрь и декабрь машину продолжали обкатывать под Ленинградом.
Тепловоз Ломоносова со снятой будкой и на транспортных скатах 4 декабря покинул заводскую ветку. Но неудачно. На первой же станции он сошел с рельсов. Вюртембергская дорога всполошилась: «Тепловоз покорежит все полотно», и Ломоносову пришлось возвращаться в «Эсслинген».
5 января Гаккель, взяв тысячетонный состав, отправился из Ленинграда в Москву. Идти короткой Октябрьской дорогой Наркомпуть запретил, сослался на страхи Вюртембергской дороги за прочность полотна, разрешил ехать вкруговую — через Череповец, Вологду и Ярославль. Гаккель не сомневался, что дело не в полотне, просто ломоносовские дружки в НКПС специально задерживают ленинградский тепловоз, хотят раньше встретить «берлинца».
«Берлинец» к этому времени покинул наконец «Эсслинген» и стоял в Даугавпилсе. Он сильно задерживался. Сперва не было крана, чтобы поставить тепловоз на русский путь. Потом местные мастеровые долго, аккуратно, с санями и ряжеными, праздновали рождество. После рождества тепловоз заново окрасили, вымыли, скаты протерли маслом. 13 января, рано утром, из Берлина в Даугавпилс опять понаехали руководители германских имперских железных дорог — профессор Норман и инженер Ложке, директора фирмы «Гогенцоллерн» господа Кинг и Швец, представитель фирмы МАИ инженер
