после того дня, когда Ленин, нездоровый, усталый, прочел в Горках сенсационную, прожектерскую газетную корреспонденцию и продиктовал по этому поводу несколько запросов в Москву.
От Поворова к перегону Октябрьского вокзала состав привел тепловоз Гаккеля. Его встречали кумачи и оркестр ОГПУ. Медные, запотелые под вокзальным сводом трубы сыграли «Вы жертвою пали в борьбе роковой» и «Интернационал».
Отсюда же, с телеграфа Октябрьского вокзала, Рудзутак, Правдин, Борисов, Рудый и машинист Терпугов телеграфировали в Берлин Ломоносову: «…Результаты блестящие. Получилась уверенность, что тепловоз является действительно жизненным локомотивом, перед которым открыты широкие перспективы. Приветствуем в Вашем лице инициатора создания самого мощного и экономичного в мире двигателя на колесах».
А Яков Модестович послал телеграммы в Ленинград, на три адреса — Балтийский завод, «Красный путиловец» и «Электрик». Он приветствовал всех сотрудничавших в создании первого русского тепловоза, выдержавшего испытание в показательной поездке по тем же заданиям, что и немецкий тепловоз профессора Ломоносова.
Скорчеллетти прочел телеграмму и вспомнил поздний осенний вечер 23 сентября 1923 года, тяжелый разговор с Яковом Модестовичем, его слова: «У нас один путь, Владимир Карлович: поступать неблагоразумно…»
Владимир Карлович набросал текст двух ответных телеграмм — наркому путей сообщения Рудзутаку и Якову Модестовичу.
Первую из них Коршунов подписал безо всяких поправок:
«Балтийский завод в полном своем составе благодарит вас за приветствие по поводу успешного испытания тепловоза Гаккеля, в постройке которого он принимал деятельное участие. Завод счастлив, что его труды достигли намеченной цели на пути возрождения нашего трудового народного хозяйства, которое всегда было его заветной целью».
По тексту второй телеграммы Коршунов слегка прошелся пером.
Вот она, передо мной, в архивной папке, телеграмма Якову Модестовичу Гаккелю, составленная Владимиром Карловичем Скорчеллетти и чуть выправленная рукой Константина Николаевича Коршунова:
«Балтийцы глубоко тронуты вашим приветствием («благодарят за приветствие» — сдержаннее, суше написал Коршунов) по поводу блестящего успеха тепловоза и в свою очередь шлют вам поздравление с чрезвычайно серьезной победой (просто «с победой» — скромнее, спокойнее написал Коршунов) на хозяйственно-техническом фронте нашей страны в исполнение заветов Ильича».
А за неделю до февральского состязания тепловозов, в субботу, 24 января 1925 года, — тепловоз Гаккеля уж восемь суток стоял в московском депо, тепловоз Ломоносова только подошел к московскому перрону в Ленинграде, на Балтийском судостроительном и механическом заводе, произошло событие, о котором семь долгих лет мечтали, думали, тосковали технический директор Скорчеллетти, красный директор Коршунов…
В субботу, 24 января 1925 года, на стапелях Балтийского судостроительного и механического завода торжественно, при великом стечении народа, при оркестре, флагах и плакатах состоялась закладка первых советских судов рождение нового советского флота.
Был протянут лозунг на заводских воротах: «Советское судостроение сгладит остроту безработицы среди моряков и металлистов»; над стапелями висел другой лозунг, более радостный, оптимистический: «На корме советских пароходов с красными флагами мы понесем красные надежды нашим зарубежным братьям».
Митинг открыл Константин Николаевич Коршунов.
В честь первой годовщины со дня смерти Ленина попросил всех обнажить головы, и оркестр скорбно, протяжно сыграл траурный марш.
Коршунов сказал:
— За победу на фронте судостроения крикнем громкое, стальное, пролетарское «ура»!
И громовое это «ура» долго не смолкало, неслось над вычищенным, вымытым, нарядным, возрожденным для новой жизни Балтийским заводом.
В железной балке будущего лесовоза заранее выдолбили небольшое углубление и туда заложили серебряную доску с выгравированной на ней датой, 24 января 1925 года, именами партийных, хозяйственных руководителей, присутствовавших при закладке, и трех заводских работников — Коршунова, Скорчеллетти, инженера-кораблестроителя Гойнкниса…
Опустилась первая стальная полоса — будущее дно будущего судна.
Поставлена первая заклепка.
Затрещал пневматический молот.
Но шум его мешал ораторам говорить, и молот временно остановили.
Ораторам было что сказать, было какими поделиться мыслями и чувствами.
— Сегодняшний день, — сказал один, — начало создания советского торгового флота. Сегодня сделан еще один шаг по пути освобождения нашей промышленности от заграничной зависимости…
— Ленинградские рабочие, — сказал другой, — помогут Союзу Советских Социалистических Республик избавиться от бесконечного засилья пестрых флагов капиталистических пароходств в наших портах…
— Каждый спущенный на воду пароход, — говорил третий, — знаменует не только шаг вперед в борьбе человеческого гения с силами мертвой материи, но и новое укрепление советской позиции для дальнейшего движения в борьбе за коммунизм…
— Товарищи! — сказал Коршунов. — Товарищи, только что поступила телеграмма от председателя ВСНХ товарища Дзержинского. Я ее вам зачитаю.
Молчали пневматические молоты.
Молчала тысячная толпа.
Громко, внятно, торжественно читал Коршунов:
— «Закладка коммерческих судов в Ленинграде — это еще один шаг к раскрепощению рабоче- крестьянского союза от рабской зависимости, в которой иностранный капитал держал царскую Россию, и к укреплению ленинградско промышленности.
Приветствую пролетариев Ленинграда, продолжающих охранять и расширять завоевания пролетариата.
Да здравствует возрождение ленинградской промышленности!
Да здравствует заслуженно носящий имя нашего великого вождя ленинский пролетариат!..»
Дзержинский должен был присутствовать при закладке первых трех лесовозов, его имя уже выгравировали на серебряной доске, но в последний момент что-то задержало его в Москве, в Ленинград он попал только через пять месяцев, в июне 1925.
Посетил Волховстрой.
Побывал на заводах.
А в день отъезда, 16 июня, выступил в Деловом клубе перед крупными хозяйственниками города.
Якову Модестовичу утром позвонил Коршунов, сказал, что они с Владимиром Карловичем идут слушать председателя ВСНХ, есть билет и для Гаккеля.
— В качестве кого я приду? — спросил Гаккель. — Собираются большие начальники.
Придете в качестве нашего крестного отца, — сказал Коршунов и сам засмеялся.
Они встретились у входа в Деловой клуб, вместе прошли в зал и втроем, рядом, сели.
Гаккелю было любопытно послушать выступление председателя ВСНХ. Он мало бывал на руководящих форумах, честно говоря, чуть-чуть побаивался громких лозунгов и длинных речей.
Однако Дзержинский начал не с лозунгов.
В двух словах сказав о роли Ленинграда и ленинградцев в развитии крупного и мелкого машиностроения, он тут же заговорил о нашей конкретной беде, о конкретной нашей хозяйственной болезни номер один.
— Если наше производство не будет идти по пути удешевления, — сказал Дзержинский и резко вытянул перед собой руку, — то ему неминуемо, — он повторил, — неминуемо угрожает гибель со стороны
